Делай со мной что захочешь

Оутс Джойс Кэрол

Кроме того, я готовлю пространную записку касательно соблюдения habeas corpus, поскольку ни во время процесса, ни на протяжении многих недель, предшествовавших ему, я, по сути дела, не имел настоящего защитника. Хотя мне и трудно будет это доказать, но я уверенно берусь за дело и лишь не знаю пока, с чего начать. По всей вероятности, я составлю записку в форме автобиографии. Ваша Честь не сможет не обратить внимания на то обстоятельство (только, Ваша Честь, не сочтите это за угрозу), что если этот мой документ будет опубликован, он склонит на мою сторону широкие слои американского народа, которые потребуют справедливого суда надо мной. В настоящий момент я жду важных документов, связанных с историей моей семьи — они будут необходимы читателю для понимания основной мысли моей памятной записки о habeas corpus, которая, как я понимаю, не должна превышать двух-трех страниц, должна быть снабжена исчерпывающим предисловием и столькими приложениями и указателями, сколько потребуется. «Автобиография Мередита Доу» должна, пожалуй, быть написана в форме романа, поскольку никакая другая форма человеческого общения (за исключением физического касания) не обладает такой невероятной напряженностью, таким всеохватывающим воздействием, как роман. Моя автобиография, должным образом изученная, наглядно высветит не только акт вопиющей несправедливости (совершенный советом присяжных из двенадцати представительных, но трагическим образом предубежденных граждан и стараниями Вашей Чести, усиленно стремившейся покарать меня не сообразно всем выдвинутым в мой адрес обвинениям), но и положение в нашей стране, этом ныне загаженном и затоптанном вандалами Саду Северной Америки, который молит нас расчистить его и вернуть ему первоначальную девственность. Сколько же нам ждать, чтобы наши сады снова стали святилищами? В дополнение к указанной выше памятной записке и в непосредственной связи с моим иском к Вашей Чести (за нарушение моих прав гражданина) я хочу заявить — и прошу занести это в дело, — что отказ Вашей Части на четвертый день процесса разрешить мне отказаться от моего адвоката и самому выступить в мою защиту был, пожалуй, самым прискорбным ограничением моей свободы. Учитывая это обстоятельство, а также то, что мой адвокат, мистер Джек Моррисси из Детройта, штат Мичиган, никоим образом не сочувствовал основе основ моих убеждений и не симпатизировал мне лично, а вел дело лишь как профессионал, любой непредвзято настроенный человек поймет, что у меня вообще не было защитника. У меня действительно не было защитника, который отстаивал бы мои интересы. Во всей этой сумятице я лишь медленнее других понял то, что они сразу увидели и пытались дать мне понять, а именно: что мой адвокат защищал не «меня», а некий абстрактный принцип. Сколь бы ни был компетентен в судебных делах мистер Моррисси, он не понимал состояния моего ума в момент так называемого преступления, в момент моего ареста, да и на протяжении всех недель, предшествовавших процессу, а также и во время оного, и следовательно, он действительно не представлял Мередита Доу.Из этого я и буду исходить в моей памятной записке, на подготовку которой потребуется, безусловно, не одна неделя. (При этом заявляю — исключительно для сведения Вашей Чести, — что по вышеуказанным причинам я предъявляю также иск к моему бывшему защитнику на сумму в 500 тысяч долларов, а копию этого документа перешлю Вам.)

Довожу до сведения Вашей Чести, апелляционного суда и всех судов, которые будут рассматривать данное дело, что я, Мередит Доу, категорически настаиваю на своем праве во время всего дальнейшего рассмотрения дела выступать в качестве собственного защитника. Я решительно отрицаю право суда назначить какого-либо другого защитника вместо мистера Моррисси. Я отрицаю право любого человека говорить за меня и объяснять мои слова или поступки. Как, видимо, явствует из данного документа, я начал изучать Закон, пользуясь книгами, имеющимися в здешней библиотеке. И заставить меня замолчать Вам не удастся.

В дополнение, Ваша Честь, хочу заявить — и прошу занести это в дело, — что я предъявляю гражданский иск к свидетелю и полицейскому доносчику Джозефу Лэнгли за то, что он предал не только духовные узы, связывавшие нас (чего, насколько я понимаю, не докажешь в суде), но и лишил меня возможности воспользоваться моими конституционными и гражданскими правами в период вынесения мне приговора. Вы были очень не правы, Ваша Честь, когда так прислушивались к нему! Он врал, выступая в качестве свидетеля, как, кстати, и другие свидетели обвинения, касательно того, куда была передана сигарета с марихуаной (она была передана Шэрли Клайн длямистера Лэнгли, по его просьбе, и немистером Лэнгли длямисс Клайн), а также дымилась она или нет. Я утверждаю, что она потухла, когда дошла до меня и я передал ее мистеру Лэнгли. Следовательно, все это менее страшно, и любой беспристрастный наблюдатель поймет, что это не может представлять собою важную улику… Я намерен присовокупить к настоящему документу несколько страниц анализа безвредного действия марихуаны, что отмечено в докладе федеральной комиссии, в надежде, что Ваша Честь, хотя это свидетельство никак не повлияло на Вас в суде, теперь, вдали от злобной и суматошной атмосферы зала суда, спокойно все это рассмотрит. Эта информация, подкрепленная многими другими исследованиями, составит одно из приложений к моей памятной записке касательно соблюдения habeas corpus. Но я не надеюсь завершить этот документ раньше, чем через несколько месяцев.

Довожу также до Вашего сведения, что я предъявляю гражданские иски к штату Мичиган, и, в частности, к заместителю окружного прокурора Элиоту Тайберну, за нарушение неприкосновенности личности и моего права говорить свободно, не боясь преследований, а также за показ во время суда некоторых фильмов, сделанных на моих лекциях, с целью вывести из душевного равновесия присяжных и заставить их возненавидеть меня. Все это будет перечислено в отдельном меморандуме. Во время суда я публично заявил (признаюсь, вопреки мнению моего адвоката), что не отрицаю — в моих лекциях содержались подобные слова, мысли и умонастроения и что я не намерен от них отрекаться, но после вердикта присяжных и сурового приговора, вынесенного Вашей Честью, я намерен довести до Вашего сведения, что, не отрицая наличия таких слов, мыслей и намерений в моих лекциях, я, однако же, отрицаю: 1) право обвинения показывать мои лекции публике ради достижения собственных целей (я намерен изучить закон об авторском праве и посмотреть, нельзя ли предъявить за это отдельный иск, ибо я, конечно же, не давал разрешения использовать эти мои лекции) и 2) право Обвинения редактировать их. В настоящее время я готовлю петицию с целью показать, что эти противозаконные действия обвинения были нарушением моих прав, зафиксированных в Первой поправке. Яготовлю также отдельную петицию, в которой утверждаю, что публичная демонстрация фильмов, показывающих, как я излагаю мою философию (возмутительно препарированную и так переделанную, чтобы представить меня сумасшедшим), является нарушением дарованного мне конституцией права молчать, если мое высказывание может способствовать обвинению, — права, которое, насколько мне известно, существовало еще в XVIII веке в английском уголовном кодексе и благодаря которому полиция не имеет права пытать нас, как ей хотелось бы. А существует много форм пыток, Ваша Честь.

Кроме того, в дополнение к вышеизложенному я, пожалуй, могу здесь упомянуть, что подумываю предъявить дополнительный иск к моему бывшему адвокату Мистеру Моррисси за то, что он пытался построить всю защиту, исходя из того, что полиция устроила мне ловушку, и хоть он и не сумел убедить присяжных в явном предательстве мистера Лэнгли и в нарушении им закона (почему никто не арестовал его? Почему он может безнаказанно держать сигарету с марихуаной, будь она дымящейся или потухшей?), не сумел преодолеть естественную настроенность присяжных в пользу полициии противобвиняемого, даже такого невинного, как я (ведь все в суде и в целом свете знали, что ловушка была расставлена), однако же он пытался (в личных беседах) отговорить меня от использования моих законных прав, от дачи показаний в собственную защиту, чтобы объяснить суду сложность моей философии и со всею силой опровергнуть утверждения и намеки прокурора на то, что я — ив действительности, и потенциально — являюсь врагом общества (призываю к попранию всех законов и т. д.), независимо от того, прикасался я или не прикасался к сигарете с марихуаной (в этом месте я не мог удержаться от смеха, что так рассердило Вашу Честь, ибо Вы, несомненно, неверно меня поняли), дымилась она или не дымилась и в каком направлении (справа налево или слева направо) передавалась через меня; и провалившись в этой своей попытке построить мою защиту на законных основаниях, отбросить мои показания, собственно, перечеркнуть мое существование вообще, мистер Моррисси, когда я находился на свидетельском месте и мог, наконец, непосредственно воззвать ко всему свету, своими вопросами по мелочам и своей стратегией то и дело прерывать меня пытался ограничить мою свободу слова, с тем чтобы (как он заявил) я не оскорбил чувства присяжных и суда и тем самым не вызвал предвзятого отношения к моему делу (которое он считал своим).Хотя тут он и был прав, однако это не уменьшает его моральной вины, и я подаю на него в суд отдельную жалобу за неправильное ведение дела, поскольку его вопросы, его попытки прерывать меня и сдерживать не могут не указывать на то, что у него не было должной веры в своего клиента, — Вы сами, будучи опытным судьей, очевидно, это заметили. Этим же объясняется использованная мистером Моррисси техника то и дело прерывать перекрестный допрос, он даже иногда прерывал меня во время ответов, что создавало впечатление, будто в моей личной жизни есть нечто такое, о чем прокурор не имел права спрашивать. На этом основании все могли решить, что у меня было что скрывать. Это, несомненно, вызвало предубеждение ко мне и отвращение не только у присяжных, но и у Вашей Чести. А никаких моральных оснований у моего адвоката возражать против того, чтобы меня допрашивали в открытом суде и любым способом, желательным для Обвинения, не было, поскольку человек невиновный, конечно же, может открыто обо всем рассказать.

Человек невиновный, конечно же, может открыто обо всем рассказать.

Ваша Честь, почему Вы меня ненавидите?

Почему Вы так желаете мне зла? Я лежу здесь, стараясь, чтобы моя голова, одурманенная наркотиками, прояснилась и заработала, стараясь избавиться от страшных воспоминаний о суде надо мной, и думаю о Вас, о Вашей ненависти ко мне, которую Вы так скрывали. Но почему? Почему? Когда я впервые вошел в зал суда, я верил в то, что начертано на стене — справедливость — гарантия свободы — ия готов был любить Вас и трудиться над Вашим обращением (поскольку я посвятил себя обращению таких людей, как Вы), но не путем насилия и не с помощью ненависти. Никогда я не согласился бы на то, чтобы засадить Вас в тюрьму — за любое преступление, за что угодно, а тем более за Ваши личные убеждения. А Вы, очевидно, так ненавидели меня, что Ваша ненависть возобладала над Вашим естественным стремлением к справедливости. Почему это? До самого конца вплоть до Вашей речи, обращенной к присяжным, мой защитник и я сам, да и многие другие, искренне верили, что хотя присяжные и могут быть настроены против меня, но Вы, Ваша Честь, будете держаться непредвзято, беспристрастно и сочувственно и вынесете решение о моей невиновности или виновности (а я полагаю, что был «виновен» в несоблюдении буквы закона, но не в сознательно совершенном преступлении, и мое признание этого обстоятельства не следовало столь многократно использовать против меня ни Обвинению, ни Вашей Чести) в преступлении, указанном в обвинительном акте, а не в том, какую я лично исповедую философию или какая у меня душа, хотя я до сих пор не могу понять, почему все, что я говорю или делаю, да и вообще все, что связано с моей личностью, считается «нарушением общепринятых правил благопристойности».

Почему?

В заключение я почтительнейше обращаю также внимание Вашей Чести на то, что шумиха, которая все время окружала мое дело (и которой я невольно способствовал, неизменно веря в добрую волю различных репортеров и интервьюеров, осаждавших меня), исключала возможность справедливого суда. Если можно подать иск за преступление против фактов, я хотел бы возбудить дело против местной газеты за передовицу, озаглавленную: «Победа благопристойности», и я хотел бы добиться постановления против прессы и средств массовой информации, которое могло бы предотвратить в будущем подобного рода диффамацию, с тем чтобы они не могли отрицательно повлиять и на мою апелляцию, если и когда мне будет разрешено ее подать. Все это, смею утверждать, является заговором с целью помешать мне добиться справедливости, — заговором людей, которых я даже не знаю, и трагически превышает обвинения, которые были первоначально мне предъявлены и которые для сведения Вашей Чести я здесь снова привожу:

Совет присяжных округа Уэйн, штат Мичиган, настоящим обвиняет Мередита Доу в нарушении закона об охране общественного здоровья в части пользования наркотиками, — уголовном преступлении, совершенном следующим образом:

Обвиняемый 5 или приблизительно 5 декабря 1970 года в городе Детройте, округ Уэйн, штат Мичиган, вопреки существующим установлениям и в нарушение закона об охране общественного здоровья, имел в своей собственности и распоряжении четверть унции подготовленной и составленной сложной смеси, содержащей каннабис.

Неужели я подлежу уничтожению за четверть унции марихуаны?..

Самым искренним образом Ваш Мередит Доу.

18 августа 1972 г.

Ваша честь!

В случае если Вы неправильно прочли или истолковали мое письмо от 17 августа (вчера), написанное под влиянием величайшего отчаяния, которое владеет мною здесь, в тюремной больнице (в моей памятной записке я изложу все унижения, которые терпят содержащиеся здесь заключенные, вынужденные, помимо своей болезни, выносить еще и это), я обращаюсь к Вам с новым посланием, которое почтительнейше прошу Вашу Честь приложить к делу.

Мое предыдущее письмо кончалось вопросом: «Неужели я подлежу уничтожению за четверть унции марихуаны?..» Я прошу вычеркнуть этот вопрос из моего дела. Я убедительно прошу Вашу Честь не понимать его в том смысле, что я обвиняю Вас в желании уничтожить меня или кого бы то ни было. Я провел не один час в мучительной тревоге с тех пор, как написал мое письмо от 17 августа, в котором эмоции порой одерживали верх над доводами, диктуемыми законом, и я надеюсь, Ваша Честь не сочтет нужным завести против меня дело по обвинению в клевете или (если мое письмо каким-либо образом попадет в печать) по обвинению в диффамации.