Делай со мной что захочешь
Шрифт:
— Это неправда, — изумленно возразил Джек.
— Несколько лет тому назад это было неправдой, — сказала Рэйчел. Она говорила серьезно, словно выносила ему приговор, вынуждена была это сделать. — Ты не был циником, когда мы встретились. По-моему, ты был таким же энтузиастом, как и я, по-моему, в те дни ты бы меня во всем поддержал…
— Я бы не стал тебя поддерживать, — сказал Джек. — Я никогда не был наивным.
— Я так тобой восхищалась, Джек. И сейчас еще восхищаюсь… Ты по-прежнему делаешь важное дело, доброе дело, я вовсе не хочу сказать, что ты продался. Во всяком случае, не за деньги, но… но… Ты начинаешь приобретать репутацию, и ты мог бы оказывать куда большее влияние, но… Дела, которые ты ведешь, — это всего лишь отдельные случаи, а твои победы… У меня такое впечатление, что ты любишь драться, но только за себя.
— Послушай, Рэйчел…
— Не прерывай меня, пожалуйста. Вечно ты меня прерываешь. (
— Вот как? — взорвался Джек. — В самом деле? Ве‹шо тебя прерываю?
— Ты всех вечно прерываешь, — сказала Рэйчел.
Джек нетерпеливо передернул плечами. Он закурил новую сигарету, а она продолжала — медленно, задумчиво, как бы нехотя, точно из нее вытягивали эти признания:
— Я люблю тебя, Джек, и я хочу, чтобы ты был хорошим человеком. Я хочу, чтобы ты соответствовал тому представлению, которое складывается у людей о тебе — не только у меня, но и у других… а люди восторгаются тобой… и так важно, чтобы ты оправдал…
— Почему ты говоришь обо мне,а не о себе? — сказал Джек. — Я этого не понимаю.
— Не прерывай меня, пожалуйста, не перескакивай на другое. Мы говорим сейчас о нас обоих. И о будущем. Потому что, если люди вроде тебя и меня не возьмутся за ум, не будут знать, что они творят… никто же другой им… Я знаю, что ты отлично преуспел, Джек, все это знают. Но тебе нравится эта система как она есть. Ты вовсе не хочешь ее менять. Наша страна — это клоака, ты знаешь, как здесь все прогнило сверху донизу. Возможно, в определенный момент — до того, как правительство разожгло войну, — возможно, люди вроде тебя, действуя изолированно, в рамках закона, и могли что-то сделать, но не теперь…
— О, ради всего святого…
— Сам закон прогнил. Ты же это знаешь. Ты просто клоун, пляшущий под его дудку, Джек, понимаешь? Ты бегаешь внизу по арене, и тебе это нравится, потому что ты знаешь все трюки, ты выучил наизусть уловки, и ты умеешь быстро бегать и действуешь из-за ширмы — тебе это нравится, верно? Разве это не правда, в которой ты боишься признаться себе?
— Заткнись, — сказал Джек.
— Не волнуйся, я пойду и предстану перед твоим советом присяжных. Я это сделаю.
— Это не мой совет присяжных!
— Нет, твой, ты его отстаиваешь. Право же, отстаиваешь. И если придется, будешь отстаивать и против меня и… и против тех, кто действительно хочет повернуть все в нашей стране на сто восемьдесят градусов. А все потому, что ты веришь в закон и не хочешь признать, что закон мертв. Но он мертв. Он распался, прогнил, умер.
— Ах, значит, умер, да? Умер? Ты так думаешь?
— Я знаю. Его нравственная сила умерла. Пулеметы, и проволочные заграждения под электрическим током, и картотека микрофильмов про всех и вся — это есть, а вот нравственная сила утеряна, ее нет. Да, закон мертв. Новое поколение…
— Новое поколение, — с издевкой произнес Джек, — сплошное дерьмо! Никакого нового поколениянет! И никогда не было! Просто те же люди снова и снова — ничего нового в них нет!
— Ты так разозлился, что, должно быть, я говорю правду, — медленно произнесла Рэйчел. — Я, видно, действительно глубоко задела тебя. В суде ты таким не бываешь, верно? Там ты очень деловой и корректный, верно потому что ничего по-настоящему важного там не говорят. А сейчас ты смотришь на меня так, словно хотел бы…
— Нас слушают, — сказал Джек. — Пошли отсюда.
— А я не возражаю, чтоб меня слушали.
— Ну, а я возражаю.
— Неправда, ты на самом деле любишь, когда у тебя есть аудитория: ты любишь, когда люди слушают тебя — если за тобой остается последнее слово…
— Вот что, Рэйчел, ты очень расстроена этим вызовом в совет присяжных, верно? Так что…
— Да, я расстроена, да, расстроена этим и многим другим, — сказала она. Лицо у нее было по-прежнему бледное и очень напряженное. И, тщательно подбирая слова, она спросила: — А ты знаешь, что говорят наши друзья о нас — о тебе? Они говорят, что ты завидуешь мне.
Джек опешил.
— Я — что?
Она энергично закивала.
— Завидую тебе? А почему, черт подери, я должен тебе завидовать?
— Из-за… из-за того, что я вольна поступать как хочу… из-за моей работы.
Джек чуть не рассмеялся — от удивления и злости.
— Ах, значит, из-за того, что ты вольна поступать как хочешь? — с издевкой переспросил он.
— Да. Ты не посмел бы поступать так, как я.
— В самом деле? Так говорят наши друзья? Но ты же сказала, что у меня нет друзей, что все они твои.И кто же они такие, кто эти люди, которые так много знают обо мне?
— Я не скажу, потому что ты их возненавидишь, ты ополчишься против них, — сказала Рэйчел. — А они будут страдать, потому что восхищаются тобой и в то же время боятся тебя…
Больше Джек выдержать этого не мог — он поднялся. Все тело его пульсировало, наполнялось жизнью, он ощущал то чудесное возбуждение, какое охватывало его в суде после первой же минуты, когда голос у него вдруг срывался, когда возникала мысль, что он может провалиться… но не провалится. Рэйчел подняла на него твердый взгляд.
— Прости меня, — сказала она, — мне не следовало говорить все это… Я не хотела причинить тебе боль…
Однако держалась она без намека на раскаяние. И это еще больше взбесило его.
— Не хотела причинить мне боль? Мне? Что тебе дает основание думать, будто бы ты мне ее причинила?
— Мне хотелось высказать тебе кое-какие факты, кое — какие истины, потому что я люблю тебя и хочу тебя уважать.
— Ты меня любишь? Хорошо, отлично. Ну и что из этого?