Дели-акыз

Чарская Лидия Алексеевна

— Будь благословен твой приход в наш дом, — отвечает, привстав со своего места, хозяйка. — Ты поторопился, однако, придти за ответом, Абдул-Махмет.

Маленькие пронырливые глазки гостя быстро обежали стол со всеми стоявшими на нем яствами и заискрились и замаслились при виде кувшина с бузой.

— Садись, кунак, гостем будешь, — предложила княжна Нина.

Татарин оглядел теми же бегающими глазками сидящее здесь общество и, приложив руку к сердцу, губам и лбу, отдал «селям».

— Ты бы прошла с гостем в кунацкую, Нина, а Маро и Павле отнесут вам туда бузу, шашлык и шербеты, — предложила Людмила Александровна

подруге.

— Ты права, Люда, мы пойдем туда, — и хозяйка дома, сделав знак Абдул-Махмету следовать за нею, первая прошла в дом.

— Ну и штучка! — вырвалось у Валя, когда тучная Фигура гостя скрылась за колоннами нижней галереи дома. — Ты не очень-то гордишься, по-видимому, твоим одноплеменником, Селим?

— Абдул Махмет — мне не единоплеменник, а чужой, — вспыхнув, произнес татарин. — У Аллаха столько племен, сколько звезд над горами… Абдул-Махмет не кабардинец, он — дидоец, выходец из Аварских ущелий, и живет здесь давно среди армян, русских и грузин… Он не кунак Селиму… Я не стану брататься с дидойцами, ты же знаешь.

— А и пялил же этот дидоец свои глазки на Селтонет! — неожиданно рассмеялся Валь.

Селим потупился. Селтонет вспыхнула.

— Ты говоришь вздор, Валентин, — вступился Сандро, которому стало жаль сконфузившуюся девушку. — Лучше, чем болтать ерунду, давайте постреляем в цель в честь приезда Дани.

— Идет! Идет! Согласны!

И молодежь вместе с князем Андро шумно повскакала из-за стола.

Через несколько минут треск винтовок, веселый говор и смех, доносившиеся из дальнего угла сада, возвестили о любимом занятии джаваховской молодежи.

У стола остались хлопотать старый Павле, Маруся и Маро. Между ними вертелась подвижная и юркая фигурка Глаши. Вот она улучила свободный момент, когда тетя Люда и Маруся, убрав вино, десерт и шербеты, ушли в дом, и прошмыгнула туда же следом за ними. Черные, бойкие глазки Глаши горели сейчас самым неподдельным, самым живым любопытством; лукавая улыбка не сходила с губ.

Она, Глаша, должна узнать во что бы то ни стало, зачем является сюда этот безобразный, толстый, с огромным животом, человек, пальцы которого сплошь унизаны алмазами и голубой персидской бирюзою. Он по целым часам просиживает в кунацкой у тети Нины. И нынче тоже… Что за таинственность такая, в самом деле! И не время ли ей, Глаше, узнать про эту тайну, так тревожащую её любопытство?

Бесшумно и быстро скользя, прокрадывается маленькая фигурка между стволами стройных каштанов и густо разросшихся чинар. Вот она уже у парапета нижней галерейки, вот почти у порога кунацкой, и стоит только приподнять ковер, заменяющий дверь…

«Стыдись, Глафира! Княжна Нина Джаваха, твоя любимица, которой ты стараешься во всем подражать, не стала бы подслушивать у порога», — звучит смутно и тревожно голос совести в детской душе.

Но Глаша глуха нынче ко всему. Любопытство сильнее совести. Оно заставляешь девочку тихо, на цыпочках, прокрасться к самому входу и притаиться между мягкими складками шелковистого ковра.

В дырочку, в крошечное отверстие Глаше хорошо видны сидящий на низкой тахте с поджатыми ногами Абдул-Махмет и быстро, очевидно, в волнении шагающая из угла в угол стройная, высокая фигура Нины.

К счастью, они говорят по-русски и настолько громко, что Глаша может расслышать каждое слово.

— Да просветит Аллах твои мысли, княжна, — сладким медовым голосом, словно бисер, нанизывает слово к слову Абдул-Махмет. — Не порти судьбы девушки… Наши женщины на востоке старятся рано. Пройдет еще год, за ним еще и еще, и на красавицу Селтонет последшй горный байгуш-пастух не взглянет. Потухнуть звезды-очи, выпадут волосы и зубы-жемчуг и…

— Молчи, не каркай, как старый ворон, Абдул! Я тебя, лисицу, хорошо знаю… А Селтонет я все-таки не отдам твоему князю. Не для того я воспитывала и просвещала мою девочку, чтобы отдать ее куда-то далеко, в неведомый аул, какому-то незнакомому лезгинскому князьку… Да пусть он будет богат, как сам султан турецкий, пусть целые табуны коней и миллион баранов пасутся на его пастбищах, как ты утверждаешь, — не видать ему женою Селтонет, как своих ушей. Понял?

Последнее слово Нины прозвучало так сурово и резко, что Абдул-Махмет невольно приподнялся со своего места и уставился в нее глазками не то смущенно, не то сердито.

— Твое последнее слово, княжна? — протянул он елейным голосом.

— Разве ты не помнишь, кунак, — снова сурово заговорила Нина, — что ни единое слово не было брошено мною на ветер. Что оказано — то исполнено. Слышишь? И никогда Селтонет, моя воспитанница, не будет женою твоего горного князька.

— Прощай в таком случае, княжна. Буду молить пророка, чтобы Аллах осенил твою голову лучшими мыслями. Гордые люди — что дикие персики: нет от них пользы окружающим; красуются на деревьях, а толку в них мало, — добавил Абдул-Махмет, поглаживая бороду.

— Это от меня-то нет толку, дидоец? — усмехнувшись одними глазами, надменно бросила Нина и сдвинула брови.

— Аллах наградил женщину кротким сердцем и благословение пророка входит в дом с доброй кроткой женой. Тебя же, видно, не взыскал своею милостью Аллах, — осталась век вековать одна, без семьи и мужа, со своим холодным сердцем. И еще другую погубить хочешь… Кабардинку Селтонет, как пленницу, держишь у себя в доме, замуж не отдаешь за богатого, славного бея. Завидно, что ли, тебе, что устроится получше тебя Селтонет, и сама, своими руками, губишь счастье девчонки? Или калым [8] захотела за невесту получить? — и маленькие хитрые глазки глянули уже с нескрываемой насмешкой в лицо Нины.

8

Выкуп.

Вспыхнули черные пламенные глаза княжны, суровее сжались губы, грознее сдвинулись брови. Она скрестила руки на груди, близко-близко, почти в упор, подошла к толстяку татарину и, отчеканивая каждое слово, резко проговорила:

— Благодари твоего Аллаха, глупец, что Нину Бек-Израил, названную княжну Джаваху, учили с детства уважать старость, иначе она сумела бы заставить тебя быть вежливее. А теперь ступай и помни; запрещаю тебе раз навсегда вступать под мою кровлю. Нарушаю адат [9] страны и не хочу больше видеть тебя в своем доме, ага! Ступай, и чтобы твоей ноги не было здесь больше!

9

Обычай.