Делирий

Как на санках. По крайней мере, таково моё первое впечатление. Бесконечные линии синего цвета, плавные переходы, повороты. Своего тела я не чувствую, просто освобождённое от тяжести телесных пут сознание с космической скоростью летит через частицы состояний, а не форм. Можно видеть, если это вообще можно назвать виденьем, и происходящее, увлекающее, не насильно, но стихийно, сине-белыми скользящими линиями фотонов впереди и одновременно убегающее конусообразное сужение из тех же энергетических рукавов, рождённых невидимым источником где-то глубоко там в ожидающем меня отсутствии, несущихся навстречу по кругу и от меня, позади. Длится

это недолго, а может быть, всегда. Но этому «всегда» приходит конец. Мысли концентрируются в точке восприятия происходящего здесь и сейчас, все тревоги убегающего мира, переживания, заботы, полностью исчезают. Таким открытым, обнаженным, словно в первый день своего создания, я и вхожу в своё параллельное вчера.

Наверное, сейчас утро. Окутавшая деревья призрачная дымка тумана невесомым саваном отступившей ночи под лучами бледного, измученного бессонницей солнца льнёт к земле, впитываясь грибной влагой в бесплодный, остывающий грунт, выпадая хрустальными ягодками росы на стеблях поникшей травы и ставших под чарами осени прозрачными, потерявшими свой жизненный цвет, листьях.

Можно подумать: стою на опушке леса. За спиной расстилается мятым травяным покрывалом пожелтевшее поле. Впереди, притаившись в гармоничном хаосе, стоят полки смешанных лиственного леса. Но глухой, едва различимый техногенный гул, сопровождающий утреннее безмолвие природы, скорее говорит о том, что я в городском парке, а не в лесу. Значит, мне всё равно в какую сторону двигаться, в любом случае я выйду к людям.

Вокруг меня вялая трава примята в радиусе двух метров. Она поменяла свою форму, расплылась раздавленная невидимым грузом, вспотела салом. Белый густой налёт покрывает жирным блеском все склонившиеся перед взнузданной, подчинившейся человеку буйной силой, пришедшей извне, листочки и стебельки. На мне одета та же одежда, в которой я и отправился в путешествие. Жёлтые высокие ботинки на толстой ребристой подошве словно излучающей изнутри мягкий свет. Чёрные плотные джинсы, фирменная водолазка, облегающая своей блестящей тканью мой торс, короткая кожаная куртка – толстая, тяжёлая, даже зимой дарящая уютное тепло. У себя дома я ничем особенным не выделялся из толпы, а вот здесь меня смело можно записать в самые настоящие стиляги. Если, конечно, мне посчастливилось оказаться там, где изначально задумывалось.

Иду по лесной тропинке, она, извиваясь, ведёт меня всё дальше, туда, где в верхушках деревьев видны дыры далёких просветов. Через двадцать минут плутания по лесу выхожу на проезжую дорогу. Мимо меня двигается жиденький поток машин. Автомобили сплошь отечественные, преобладают «Жигули» и «Москвичи», реже встречаются «Волги», «Запорожцы». Через дорогу от меня стоит квадратная светло жёлтая арка, приглашающая продолжить путь по облагороженным местам парка. Около неё застеклённый стенд, своеобразная доска почёта, с надписью крупными пластмассовыми буквами, идущей поверху – «Лучшие Люди». В глубине коробки стенда на меня чёрно-белым взглядом глядят фотографии человеческих голов. Женские и мужские лица хранят печать одинакового выражения монументальной веры в завтрашний день. Они слеплены на один манер несгибаемых, ни при каких обстоятельствах, строителей светлого будущего.

Чуть дальше вижу остановку – серый жестяной навес, поддерживаемый чёрными железными стойками. Задник остановки закрыт толстенными мутными стеклянными кирпичами-ячейками. Перейдя дорогу, читаю расписание на жёлтой дощечке, прикреплённой на левой стойке остановки на высоте двух метров. Здесь останавливаются всего два автобуса. Интервал их движения пятнадцать минут. Но столько времени мне ждать не приходиться. Вдали показывается жёлто-кислый ЛИАЗ. Своими округлыми

допотопными формами и кругами передних фар, похожими на розетки с вареньем, он будто молча кричит мне, показывая всем своим видом: я оказался именно там, где нужно.

Двери этого монстра не разъезжаются в стороны, а складываются в книжку, их створки стучат друг об друга с сухим дребезжанием. Внутри автобуса душно пахнет бензином. На излишне мягких сидениях сидят пять пассажиров. Мне кажется, они выглядят как колхозники. На головах двух женщин надеты прозрачные косынки, синего и зелёного мушиного цвета. Под пальто неопределённых, перетёртых в серо-коричневое оттенков одна носит шерстяную кофту, вторая -свитер. Мужчины в куцых коричнево-серо-болотных плащах все при шляпах. Из своих брюк они будто бы уже выросли, портки доходят им лишь до внешних косточек ног, видны носки. Обуты они в добротные, но до странного непривлекательные ботинки на плоских каблуках.

На меня обращают внимание, мой внешний вид притягивает внимание пассажиров своей показной праздничностью, карнавалом ярких цветов, дороговизной. Я ощущаю себя солнцем в этом царстве приглушённых серых красок. В конце салона стоит саркофаг оплаты проезда. Это такая железная коробка, верхняя половина которой защищена усечённой пластиковой пирамидой со скруглёнными углами. Туда сверху в щель опускаешь пять копеек и с помощью круглой ручки, приделанной на боку коробки, откручиваешь себе билет, при этом ты видишь, как монетки по рёбрам транспортёра ползут к краю и падают в невидимую глубь ящика. Полное самообслуживание. Никто не следит сколько конкретно ты туда бросил денег и сколько билетов себе отмотал. Пока людям доверяют.

Здешних денег у меня нет, и я беззастенчиво пользуюсь таким соблазнительным для мелких махинаций положением. Сымитировав оплату проезда, откручиваю себе билет – маленький прямоугольный кусочек газетной бумаги, с напечатанной на нём информацией о стоимости, порядковым номером и т. д. Встаю около заднего обзорного стекла. Меня распирает любопытство и поэтому, когда мы въезжаем в городские кварталы, с небывалой жадностью начинаю рассматривать окружающий меня и навсегда сгинувший в вихре времени мир.

Все предметы вокруг носят на себе отпечаток стареющей идеологии великого государства: начиная от не горевшей световой подсветки (её включат позже, вечером) в форме звёзд, облюбовавшей разлапистыми паразитами столбы фонарей, до лозунгов и плакатов на административных зданиях, заменяющих современную рекламу. На одном из таких плакатов, на классическом красном фоне вижу знакомую с детства и уже подзабытую троицу профилей коммунистических гуру – Маркс, Энгельс, Ленин. Плакат ограничен такими же лампами, какие используются в праздничных звёздах, по виду обычными бытовыми, только окрашенными в разные цвета. Сейчас они спят, а с наступлением ночи начнут нести свою трудовую вахту, освещая указующие слова девизов, показывая всем с чем в сердце надо жить и куда надо идти.

От всего этого примитивного городского пейзажа веет железобетонной стабильностью. Отсутствие внешних волнений парадоксально порождает в обществе глухое недовольство. Оно пробралось под кожу лиц большинства советских людей. На дворе только 1985 год, а они, ещё не осознав разумом, уже стремиться разрушить этот серый покой, этот санаторный рай, обменять его на цветные фантики распада империи. Люди готовы за яркую упаковку, химический вкус ароматизаторов жвачки, разрушить свой привычный быт, отправится в погоню за навязанными им извне дикими принципами первичного накопления капитала. Раз ты мыслящий индивидуум, значит должен делать бабки и это единственно возможный путь, а если не можешь, не умеешь или, упаси бог, не хочешь, то ты лузер.