Дело академика Вавилова
Шрифт:
Гвоздев представил нам собеседниц. Маленькие, раздавшиеся в ширину, неумело накрашенные старухи в дорогих платьях как по команде протянули ладони лодочкой. Мне показалось, что я где-то уже встречал их, а скорее всего видел точно таких же — на рынке, в очереди, на скамеечке вечером возле дома. Старухи перешептывались, перекидывались между собой какими-то беззаботными шуточками, но позы у них были скованные. Будто ища опоры, врач вцепилась в локоть медсестры. Держась друг за друга, они присели наконец на самые краешки стульев, что выстроились вдоль крытого сукном стола заседаний. Мы с профессором Бахтеевым — напротив; Гвоздев за своим письменным столом — сбоку.
Некоторое время шел общий разговор; стороны приглядывались друг к другу, пытались понять, чего можно ожидать от противника. То, что мы противники, стало ясно после первых же слов. Нас поразил равно неинтеллигентный язык медсестры и врача. Наверное, так — манерно и одновременно вульгарно — разговаривают базарные торговки, ненароком приглашенные к губернаторскому столу. В манерах смесь самоуверенности и страха. Ну что же, и это понять
Еще две встречи, которые, впрочем, мало что добавляют к известной картине. Улица Вольская… Здесь в добротном доме дореволюционной постройки живет Ольга Вениаминовна Кузнецова (Пичугина). Это она вечером 24 января 1943 года начала составлять историю болезни Николая Ивановича Вавилова. В просторной, хорошо обставленной комнате, за ломберным лакированным столиком сидит еще одна старая дама. Выглядит она под стать своей квартире: ухоженная, со вкусом одетая. Вавилова не помнит, но знает: такой в тюрьме был. Имя ученого прозвучало для нее с новой силой, когда в журнале "Новый мир" она прочитала очерк "Русская пшеница". "Страшно подумать — какие люди погибали!" Ольга Вениаминовна вспоминает, чем кормили во время войны заключенных, месяцами — болтушка из муки да мороженая капуста. Она имела возможность подкормить, спасти кое-кого из заключенных, но эти несчастные чаще всего попадали в больницу в таком состоянии, что уже через несколько часов погибали от истощения сердечной мышцы. Доктор Пичугина подтверждает: смерть Вавилова — прямое следствие дистрофии.
Идем на улицу Челюскинцев. Судебно-медицинский эксперт Зоя Федоровна Резаева вынуждена принимать гостей лежа в постели: она перенесла воспаление легких. Мы просим извинить за несвоевременное вторжение. Неудобно, конечно, беспокоить больную, но, что поделаешь, у нас нет другого выхода, надо до конца выяснить все обстоятельства. Вавилова Зоя Федоровна не помнит, наш визит рассматривает как попытку бросить тень на ее беспорочное служение Родине в годы Великой Отечественной войны. Очень крупная, с большими мясистыми руками, она вдруг решительно усаживается в кровати (куда девалась недавняя слабость!) и обрушивает на пришельцев поток выкриков, звучащих как брань: "Ходите? Проверяете? Вы думаете, мы тут в тылу зря хлеб ели?! Только в молодости можно снести такую работу! В день по пятнадцать-двадцать трупов! Записывать и то было некогда! А вы говорите!.." Мы ничего не говорим, а только заносим в блокнот со слов доктора Резаевой, что в Саратовской тюрьме номер один судебные эксперты патологоанатомические описания делали в 1941–1945 годах по памяти, иногда через несколько дней после вскрытия. Спрашиваю: "Почему тело Вавилова было вскрыто через четыре дня после смерти, а документ о судебно-медицинской экспертизе составлен еще пять дней спустя, 5 феврали?" И опять в ответ негодующий рев Зои Федоровны: "Я уже говорила вам человеческим языком: работы много, не справлялись мы…"
…Члены академической комиссии не могли пожаловаться на общественное равнодушие горожан: в Саратове у нас оказалось немало добровольных помощников. Трагедия академика Вавилова взволновала многих студентов и преподавателей университета, агрономов, работников милиции. Одним из самых активных наших друзей стал майор Василий Васильевич Андреев, начальник следственного изолятора (бывшей тюрьмы № 1). Судьбу давно умершего арестанта добрый Василий Васильевич (добрый начальник тюрьмы — бывает и такое) воспринимал очень лично, очень искренне. Похоже было, что этот сравнительно молодой человек, никак не связанный со злодеями прошлого, чувствует себя в ответе за преступления, которые другие люди в другую эпоху творили в его учреждении. Благодаря стараниям майора Андреева была разыскана история болезни, он показал профессору Бахтееву 57-ю камеру и 12-ю палату в тюремной больнице — последние пристанища Николая Ивановича. Ему, наконец, мы обязаны тем, что было обнаружено место погребения Вавилова. За четверть века могилу эту искали несколько человек, искали не раз. Но Андреев нашел наиболее верный путь: он поговорил с тюремными старожилами, и те указали на бывшего кладовщика, ныне пенсионера Алексея Ивановича Новичкова, который в прежние времена не брезгал и погребальным ремеслом. На машине Андреева мы заехали домой к Новичкову. Словоохотливый, с хитровато-придурковатой мордочкой старичок тотчас облекся в добротный полушубок и валенки и выразил готовность сейчас же "прогуляться" на кладбище, туда, где в 1942–1943 годах он хоронил заключенных. Пока ехали, старик рассказал, что погребение арестантов не входило в его служебные обязанности, но он, Новичков, хоронил покойничков охотно. Во-первых, за это давали спирт — "обтирать руки", а во-вторых, кое-что приплачивали. Вспоминая старые добрые времена, Алексей Иванович покрякивал и похохатывал: дескать, сами судите, кто это станет изводить спирт на руки…
Погребение арестантов во время войны не отличалось излишней пышностью. Просто десятка два голых трупов с металлическими, привязанными к ноге бирками сваливали в большой ящик, ящик ставили на сани и под покровом ночи везли на Воскресенское кладбище. Там без лишних разговоров воз вываливали в общую яму и зарывали. Единственным знаком, которым могильщики обозначали безымянную могилу, был металлический прут, штырь. Его втыкали в землю для того, чтобы снова не раскапывать уже "освоенное" место. Двадцать четыре года спустя, 16 февраля 1967 года, Новичков повел своих спутников через глубокий снег "к штырям". Эта самая дальняя часть кладбища у кирпичной ограды в военные годы была совсем пустынной. Только тюремные могильщики имели право творить здесь свой нехитрый обряд. Новичков указал квадрат примерно шагов сто на сто, где он сам зарывал трупы зимой 1943 года. Профессор Бахтеев описал и сфотографировал этот район кладбища [247] .
247
В дальнейшем был составлен акт о месте погребения Н.И. Вавилова. Кроме членов комиссии акт подписали Новичков, начальник следственного изолятора майор Андреев и проф. Саратовского университета С.С. Хохлов.
Потом Новичкова спросили, не помнит ли он чего-нибудь об академике Вавилове. Фамилию эту старик вспомнить не мог, но на память ему пришел случай, которым он поспешил поделиться. Однажды, это было в январе 1943 года, Новичков приехал на санях за очередной порцией трупов. Его в тот вечер заставили ждать особенно долго. Когда он зашел в мертвецкую, чтобы узнать, из-за чего заминка, ему объяснили: умер какой-то знаменитый арестант, которого в отличие от других решено хоронить в чистом белье. Пока санитарка Захарова обряжала тело, Новичков осмотрел "знаменитого" и нашел, что он мало отличается от остальных "мертвяков", такой же изможденный, худой. Алексею Ивановичу показалось даже, что перед ним человек ниже среднего роста, но это, как он сам говорил, ощущение сомнительное, оно нередко возникает в тех случаях, когда смотришь на очень уж истощенное тело. Знаменитого арестанта уложили в специальный ящичек, и Новичкову было приказано похоронить его отдельно. Никогда ни после; ни раньше такой чести не удостаивался ни один заключенный.
Что это: правда или плод фантазии старого могильщика? А если даже правда, то можно ли с уверенностью считать, что речь идет именно о теле Вавилова? Скорее всего мы никогда этого не узнаем. Да и так ли важно — в той или другой яме истлели кости замученного академика? Для потомства важнее другое: не забыть о всех муках, что претерпела мыслящая Россия в сталинских застенках. Пусть памятник борцу и жертве русской науки Николаю Ивановичу Вавилову на кладбище в Саратове будет одновременно памятником всем тем безымянным, что сгнили возле кирпичной ограды — "у штырей".
Да, поставлен ныне такой памятник. Но об этом — в следующей главе.
Глава 11
ЕЩЕ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА…
1943 — 1970
Колхозная запевка. Песенник.
Слова А. Сальникова,
музыка К. Массалитинова
М.-Л., 1950. Тираж — 200 000 экз.
То, что случилось уже, нельзя неслучившимся сделать.
Убитый голодом, брошенный в братскую могилу, преданный насильственному забвению, он упорно не хотел умирать. Возникали разные легенды. Николая Ивановича видели на такой-то опытной станции. После каждого подобного сообщения сотрудники ВИРа и опытных станций атаковали друг друга письмами и телеграммами. Ответы разочаровывали, но вавиловцы продолжали верить и ждать: не такой человек директор ВИРа, чтобы сгинуть бесследно.