Дело Аляски Сандерс
Шрифт:
Я спустился к нему.
– Гарри?
Он глядел на меня как-то странно:
– О, Маркус, вы приехали!
По тому, как Гарри выговаривал слова, я понял, что он мертвецки пьян. Прямо на песке валялась бутылка виски. Он подобрал ее и протянул мне. Обижать его не хотелось, и я отпил глоток, чувствуя, как у меня колотится сердце. Я никогда не видел его в таком состоянии.
– Гарри, что случилось?
Он поднял на меня остекленевшие глаза и выпалил:
– Вы больше, чем просто писатель, Маркус, вы умеете любить. Я знаю, я в вашей книжке прочел. Редкое качество.
– Гарри, что случилось? – повторил я.
– У нас нынче 30 августа 2005
– Тридцать лет чему?
– Тридцать лет, как я ее жду.
– Кого ждете?
Он ушел от ответа:
– Вы не представляете, что это такое, когда кто-то вдруг исчезает из вашей жизни и вы не знаете, что с этим человеком. Она умерла? Или жива, но уехала? Думает ли она о вас так же, как вы о ней?
– Не уверен, что понимаю вас, Гарри.
– Это нормально. Вы умеете хранить тайну, Маркус? Самое трудное с тайнами – это не столько молчать про них, сколько с ними жить.
– Что за тайна?
– Не могу сказать, Маркус. Вы будете в ужасе.
– Откуда вы знаете, какая у меня будет реакция?
– Я нашел книгу, Маркус.
– Какую еще книгу, черт возьми?
– Ту, что была у вас в машине, в бардачке.
Он вытащил из заднего кармана брюк “Истоки зла”, свой главный роман, напечатанный в 1976 году. Мне невольно пришло в голову, что 1975 год, о котором все время вспоминал Гарри, как-то со всем этим связан. Книгу, которую он держал в руках, я узнал сразу – я годами возил ее с собой повсюду и испещрил пометками. Когда я приехал в Аврору, она валялась у меня на пассажирском сиденье, и, оставив Гарри свою машину, я машинально сунул ее в бардачок. Я перестал что-либо понимать. Тем более что Гарри швырнул книгу в огонь.
– Что вы делаете? – вскрикнул я и попытался достать книгу из костра.
Но это было невозможно. Языки пламени опалили мне руки. Мне оставалось только бессильно смотреть, как книга погибает. Лицо Гарри на задней стороне обложки медленно сморщилось, потом почернело и исчезло. Подняв глаза, я увидел реального Гарри, смотревшего, как горит его портрет.
– Что я делаю? – произнес он. – Делаю то, что должен был сделать с рукописью этой гребаной книги тридцать лет назад. Хоть бы этой книги никогда не существовало. Вас ждет огромный успех, Маркус. Вы станете таким писателем, каким я никогда не был.
Через несколько месяцев после этого странного вечера я избавился от “форда” и потратил часть выплаченного Барнаски аванса на черный “рейндж ровер”. Гарри был первым человеком, которому мне хотелось показать свое приобретение. И я отправился к нему в Гусиную бухту. Он долго изучал новехонькую машину, которую я поставил у дома. Но вместо поздравлений сказал:
– И все это ради этого, Маркус. Все эти часы, годы, проведенные за столом, вся яростная жажда жизни, выплеснутая на бумагу, – все ради того, чтобы променять ваш бодрый “форд” (я знаю, я на нем пару раз ездил) на элитную тачку. Я вас не осуждаю, Маркус, вы тут ни при чем, просто так работает наше общество: по-настоящему людей уже ничто не впечатляет, кроме денег. И потом, знаете, это проблема всех художников: ими восхищаются, пока они никому не известны, а когда они приходят к успеху, ими начинают брезговать, потому что выясняется, что они как все. Когда деньгами швыряются трейдеры, которые делают деньги из денег, это никого не смущает, хоть мы и презираем их за алчность. А от артистов ждут, чтобы они немножко подняли планку, чтобы они были выше этого. Но, в сущности, это вполне нормально:
Я закончил свой рассказ. Гэхаловуд глядел на меня с любопытством:
– Значит, Маркус на “форде” – это то, кем вы стали бы, если бы не успех, да?
– Точно.
– И были бы вы счастливее?
– Черт его знает.
– Но вы до сих пор любите эту девушку? – спросил он, показав на Эмму вдали.
– Нет, я люблю тот идеал, который в ней воплощен. Это могла быть и моя тетя Анита, и даже Хелен.
– Кончайте с идеалами, писатель, и переходите к практике. Семейная пара купается в счастье несколько месяцев, не больше. А потом – труд, компромиссы, фрустрации, слезы. Но оно того стоит, потому что в результате возникает целое, которое держится не химией и волшебством, – вы это целое строите сами. Любовь не живет сама по себе, ее создают.
Я кивнул. Гэхаловуд братски хлопнул меня по плечу:
– Давайте вернем эту тачку, и поехали домой.
– Сперва я должен объяснить, почему я здесь.
– Почему вы тут шпионите за людьми? Вы мне только что сказали.
– Нет, сержант. Я должен объяснить, почему ввязался в это расследование. Хочу быть перед вами честным: я и сам не знаю, веду ли его в память о Хелен, или чтобы очистить вашу совесть, или попросту ради себя самого, как законченный эгоист. Потому что пока я вкладываюсь в это дело, мне не нужно думать про собственную жизнь.
Повисла долгая пауза. Наконец Гэхаловуд ответил признанием на признание:
– Знаете, почему я вчера утром приехал к вам в гостиницу?
– Рассказать, как продвигается расследование, я так полагаю.
– В воскресенье, писатель? С утра? Думаете, мне нечем заняться в воскресное утро, кроме как мчаться в Маунт-Плезант поболтать о текущих делах?
– Есть чем, – ответил я, не понимая, куда он клонит. – Наверное, вы могли найти занятие и получше.
– Так вот, писатель: нет. Вот как оно у меня на самом деле. У меня почти ничего не осталось в жизни. Кроме этого расследования, кроме вас.
– У вас же дочки.
– Они в субботу с утра уехали на три недели в лагерь в Мэне. Малия – инструктором, Лиза просто так. Мы про это договорились почти год назад, им очень хотелось. И потом, думаю, им полезно проветриться после всего, что случилось. В общем, теперь мой черед быть с вами откровенным, писатель: не будь этого дела, я бы слонялся по дому и подыхал от одиночества. Позвольте сказать вам доброе слово, больше я его точно не скажу: спасибо.
Я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ:
– Сдавайте машину и поехали обратно в Нью-Гэмпшир. По дороге расскажете мне побольше о славном Маркусе на “форде”.
– Какая уж у него слава, сержант.
Гэхаловуд, расхохотавшись, воздел глаза к небу:
– Писатель, если бы вас не существовало, вас бы следовало выдумать.
Мужская тюрьма штата Нью-Гэмпшир была мне знакома: летом 2008 года я несколько раз навещал там Гарри во время его заключения. И в то утро, заезжая на парковку для посетителей, я испытал острое и неприятное ощущение дежавю.