Дело Белки
Шрифт:
– Плохо дело, – подытожил мой рассказ Хан. – Ладно. Готовься. Будем выбираться отсюда.
– А может, Бабу-ягу дождемся? – предложил я.
– Тебя что, история с муравьями ничему не научила? – удивился узбек.
– А старуха-то тут при чем? Это Ефим. Леший который!
– Ага. Конечно!
– В каком смысле? – уточнил я, не поняв, чем вызван сарказм моего напарника.
– А в таком! Я про этого Фимку наслышан. Не мог он сам на такую пакость пойти! Он, считай, мой коллега – егерь. Только с другой стороны.
– Так вот оно что?! – осенило меня. – Мы с тобой на другой стороне!
– Ты что же? Только что догадался?! – усмехнулся узбек. Но мне было наплевать. Наконец-то все встало на свои места: и Яга, и леший Ефим, и дрессированные
– Эй, Лев! – прервал мои размышления Хан. – В печку хочешь?
Я посмотрел на высокую арку, ведущую в чрево бабкиной печи, на стоящую рядом обгоревшую деревянную лопату, на которой, сев на корточки, мог запросто разместиться мой узбекский напарник, и понял, что нам пора.
Тем не менее как мы ни торопились, сразу покинуть избушку Арины Родионовны нам все-таки не удалось. Сначала надо было избавить ногу Хана от глиняного довеска. Это оказалось непростым делом. После пары ударов обухом топора узбек зашипел от боли, и стало ясно, что таким способом он не освободится, а, скорее, заработает новый перелом. Пришлось действовать более аккуратно. Порывшись в бабкином буфете, я вытащил оттуда самый крепкий нож и, используя его вместо зубила, а топор вместо молотка, стал откалывать глину по маленькому кусочку. Узбеку эта процедура тоже несильно понравилась. Он напряженно смотрел, как острие ножа миллиметр за миллиметром продвигается по направлению к его драгоценной плоти, и явно нервничал.
– Расслабься, – бодрым голосом обратился я к напарнику. – Считай, что я художник, а ты мой натурщик.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну знаешь, как скульпторы говорят. Чтобы создать шедевр, надо взять кусок мрамора и отсечь от него все лишнее.
– Ага. Только смотри, чтобы этим лишним не оказалась моя нога!
– Постараюсь, – пообещал я. – Но мне будет намного легче, если ты перестанешь дергаться.
– Тебе хорошо говорить, – обиделся узбек. – Хотел бы я посмотреть, как бы ты вел себя на моем месте.
– Я бы на твоем месте постарался чем-нибудь отвлечься. Например, рассказал бы, зачем мы забрались на другую сторону.
– Ну на этом особо не отвлечешься!
– Почему?
– Рассказывать нечего! Помнишь, куда мы направлялись? – поинтересовался узбек.
– Конечно! Куда-то под Великий Новгород. Кощея искать.
– Совершенно верно. А сколько до Новгорода езды? – продолжал допрашивать напарник.
– Верст шестьсот примерно! – прикинул я.
– То-то же! – объявил Хан, задрав вверх корявый коричневый палец, как будто с этого момента в моей голове все должно было проясниться. Однако, увидев недоумение, отпечатавшееся на моем лице, спохватился: – Тьфу! Шайтан! Вечно забываю, что ты ничего не знаешь.
– И чего я на сей раз не знаю?
– По другой стороне, – с назиданием величайшего восточного мудреца произнес узбек, – этот путь короче в двадцать четыре раза.
– Как это?!
– А так! Я сказал, а ты запомнил! – важно пресек приятель дальнейшие расспросы.
И тут мое терпение кончилось:
– Ах так! Ну вот и отколупывай глину сам! – выпалил я в его вытянувшуюся от удивления рожу, сунул ему в руки топор и нож, встал с лавки и пошел к другому концу стола, где меня ожидал оставленный Бабой-ягой учебник природоведения.
– Эй! Лев, ты чего? – разом сбавив тон, попытался позвать напарник.
– Ничего! Задолбали уже! – рявкнул я. – То Василиса шпыняет, то Серый зубы скалит, то Дмитрий обзывает неудачником. Теперь вот ты – тоже выеживаешься! А я тебя, между прочим, из реки вытащил!
– Я не выеживаюсь, – с трудом воспроизводя заковыристое русское словцо, жалобно проговорил Хан. – Просто и в самом деле не знаю, почему на другой стороне дороги короче.
– Ага. Так тебе все и поверили, – не пожелал сдаваться я.
– Правда, Лев. Не знаю. И вообще, меня приняли в Общество всего несколько месяцев назад.
– Серьезно?
– Ага!
Я посмотрел в глаза узбека. Они казались по-собачьи честными и доверчивыми. В результате не осталось ничего другого, как отобрать у беспомощного напарника инструменты и продолжить нудную кропотливую работу по освобождению его конечности от оков волшебно-народной медицины. Убедившись, что я сменил гнев на милость, Хан робко попытался объяснить наглое поведение своих товарищей.
– На Василису с Серым ты тоже не обижайся. Они не специально на тебя наезжают. Хотя нет. Наоборот. Специально, но не со зла.
– Да ну?
– Серьезно. И Дмитрий должен был так сказать.
– Это почему же?!
– Так надо. Ты потом сам все узнаешь.
– Да ладно. Не очень-то и хотелось. Просто я вначале решил, что они и впрямь хорошие ребята.
– Правильно! Я сам знаешь, как к ним попал?
И узбек рассказал мне свою историю. Оказалось, что еще полгода назад он вовсе не был младшим егерем Общества, а преспокойно дворничал на столичных улицах вместе с другими среднеазиатскими гастарбайтерами, которые прибывают в Москву в чуть меньших количествах, чем узбекские дыни, но в отличие от дынь прекрасно приживаются. К тому же эти теплолюбивые дети юга так боятся русской зимы, что гораздо эффективнее коренных россиян справляются с уборкой снега и льда. Не говоря уже о том энтузиазме, с которым они посыпают столицу песком, пытаясь таким нехитрым способом придать Москве хоть какое-то сходство с милыми их сердцу Каракумами. Тем не менее в Общество Хан попал не за дворницкие таланты, а благодаря тому, что даже вдали от родины продолжал чтить ее традиции и историю. Случилось это в один из холодных февральских дней, когда он решил использовать выпавший ему выходной для того, чтобы поесть настоящего домашнего плова. Подавали это кушанье в какой-то задрипанной забегаловке на ВВЦ, до которой Хану предстояло пройти примерно полкилометра от центрального входа под осыпавшими его голову густыми снежными хлопьями, крупными и плотными, как созревшие плоды узбекского хлопка. Вдруг примерно в середине нелегкого пути он услышал чей-то жалобный голос: «О Аллах! Как же здесь холодно!» Гастарбайтер остановился как вкопанный и стал оглядываться, ища замерзающего земляка. Как ни странно, вблизи от него никого не оказалось. Если не считать закутанного, как немец под Сталинградом, понурого парня и несчастного ослика, покрытого толстым слоем снега от кончика носа до кончика хвоста.
– Что, мужик, хочешь на осле покататься? – без особой надежды обратился к Хану эксплуататор животных. – Давай! Вспомни родину!
Голос у юноши был молодой и по-московски акающий. То есть он никак не мог принадлежать тому человеку, который только что где-то рядом помянул всеблагого. Хан уже собрался пойти своей дорогой, как вдруг снова услышал:
– Соглашайся, ака! Может, этот гад мне тогда хоть спину почистит.
Узбек не поверил своим ушам. Во-первых, говоривший обратился явно к нему. Во-вторых, сделал это на чагатайском, то есть староузбекском, наречии. А в-третьих, и это было самое невероятное, кроме осла, сказать эту фразу было просто некому. Не знаю, как бы я сам повел себя на месте Хана, но он, на мой взгляд, поступил совершенно логично. Решив, что его постигла русская разновидность теплового удара, а именно – некое морозное помешательство, поспешил убраться от странной парочки и сбежал кушать свой плов. И тем не менее странная встреча всю трапезу не давала ему покоя. Поэтому, расплатившись, Хан разузнал у хозяев заведения, в какой части ВВЦ содержатся используемые для катания животные, и отправился туда, чтобы еще раз увидеть диковинного осла.