Дело блондинки с подбитым глазом
Шрифт:
Перри Мейсон вопросительно посмотрел на Деллу Стрит, потом снова на Диану Рэджис.
– К чему все это? Почему человек в здравом уме тратит время на чтение несовременных, устаревших бредней? В конце концов, даже самый проницательный публицист – это все же не пророк. Он только собирает факты и делает из них логичные выводы.
Диана Рэджис нервно засмеялась.
– Мне кажется, что я недостаточно ясно выразилась. Так вот, мистер Бартслер считает, что это самый лучший способ увидеть вещи с соответствующего расстояния, как он это определяет. Он утверждает, что единственным способом защиты от некритического проглатывания глупостей,
– Ну что ж, – согласился Мейсон с улыбкой, – трудно отказать ему в определенной дозе правоты. Конечно, если кто-то хочет столько потрудиться, чтобы обосновать свой скептицизм.
– Дело в том, что он хочет, – продолжала Диана Рэджис. – Он утверждает, что американцы как маленькие дети. Приходит первый попавшийся человек и говорит: «Вы мечтаете о такой-то и такой-то утопии? Единственный способ достигнуть ее – это сделать так-то и так-то». И никто даже не задумывается, а начинают танцевать так, как им заиграют.
На лице Мейсона отражался все больший интерес.
– Мне нужно будет, наверное, поговорить с этим мистером Бартслером, – заявил он. – Но перейдем к вашим личным неприятностям.
– Во всем виноват Карл Фрэтч. Это он…
– Не так быстро, – перебил Мейсон. – Я хотел бы услышать все по порядку. Кто такой Карл Фрэтч?
– Сын миссис Бартслер от первого брака, распущенный до мозга костей мелкий негодяй. Но это проявляется только тогда, когда с него спадает маска. Он воображает, что станет великим актером. Ходит на курсы и ни о чем другом не может разговаривать. Всю жизнь у него было все, о чем бы он ни пожелал, и в результате он приобрел внешний лоск. На первый взгляд видны только его манеры. В действительности это распущенный, эгоистичный, фальшивый мерзавец, без малейших угрызений совести.
– А миссис Бартслер? – спросил Мейсон.
– Выдра! – выразительно фыркнула Диана Рэджис.
Мейсон рассмеялся.
– Я знаю, это во мне говорит раздражение, – сказала молодая женщина. – Но когда вы услышите, какой они выкинули со мной номер…
– Минуточку. Вначале приведем в порядок действующих лиц. Кто еще живет в этом доме?
– Фрэнк Гленмор, Карл Фрэтч, супруги Бартслер и домохозяйка, старая прислуга, которая находится в доме уже много лет. Орут на нее, как на ломовую лошадь, она глухая…
– Кто такой Гленмор?
– Насколько мне известно, он занимается управлением чужих шахт за определенный процент от каждой добытой тонны руды, доставленной на сталелитейный завод. Это что-то вроде уполномоченного мистера Бартслера, с тех пор как у мистера Бартслера стало плохо со зрением. Предполагаю, что он получает половину прибыли с некоторых его предприятий. Это человек, которого нельзя не любить. Он очень справедливый, всегда готов выслушать мнение других. Я ему очень симпатизирую.
– Сколько ему лет?
– Тридцать восемь.
– Вы жили в доме или только приходили?
– Мне пришлось жить, потому что мистер Бартслер хотел, чтобы я читала ему перед сном. Но, конечно, я оставила за собой квартиру в городе. Я снимаю ее вместе с подругой, мы отлично ладим. Я не хотела отказываться от квартиры до тех пор, пока не будет ясно, что моя работа постоянна.
– А где у вас квартира?
– В Палм Виста Апартаментс.
–
– Как только у меня выдавался свободный вечер, Карл постоянно надоедал мне, чтобы я пошла с ним в кино или еще куда-нибудь. А я все время отговаривалась то головной болью, то маникюром, то перепиской… Я старалась быть с ним вежливой, но держалась на расстоянии.
– Что повлияло ни изменение вашей позиции вчера?
– Я заметила, что его мать явно недовольна мною из-за этого. Кажется, она считала, что я задирала нос или бог его знает что еще. Впрочем, мне уже и самой наскучило одиночество, и я не видела ничего плохого в том, чтобы пойти с ним в кино или на ужин. Поэтому я согласилась.
– И что?
– Как только он оказался за порогом дома, сразу же стал совершенно другим человеком. Вначале это меня даже развлекало. Не было сомнений в том, что он играет выбранную себе роль светского человека. Мы поехали в ресторан, и Карл начал заказывать самые лучшие вина, изводить кельнеров, требовать различных приправ и чтобы соус к салату приготовили отдельно… И все с такой миной…
– Сколько ему, собственно, лет?
– Скоро будет двадцать три.
– А военная категория?
– «С», неизвестно почему. Мне неприлично было бы спрашивать. Наверное, какой-нибудь сочувствующий врач осмотрел его под сильной лупой и доискался до какого-нибудь психического искривления, которое позволило признать его неспособным к службе.
– Что произошло после ужина?
– То, что обычно бывает в таких случаях. Он начал приставать ко мне прямо в машине.
– И что вы сделали?
– Сперва я старалась быть с ним вежливой и призвать к порядку. Но с него словно упала маска, и я увидела его настоящую сущность.
– Как вы отреагировали?
– Я с силой ударила его по лицу, выскочила из машины и пошла пешком.
– А он?
– Нахал! Оставил меня возвращаться пешком.
– Далеко было до дома?
– Как мне кажется, несколько миль. Наконец я остановила какую-то машину и попросила таксиста отвезти меня домой. Только в такси я сообразила, что оставила в автомобиле Карла сумочку и у меня нет при себе ни цента. Когда я иду на свидание, то всегда беру с собой на всякий случай пять долларов. Я сказала таксисту, чтобы он вошел со мной в дом и тогда я ему заплачу. Но от дома как раз отъезжало другое такси, и на крыльце я встретилась с дамой, которая на том такси и приехала. Эта слегка прихрамывающая женщина, лет шестидесяти, оказалась очень благожелательной. Она слышала наш разговор и стала настаивать на том, что заплатит за меня таксисту. У меня не было времени даже спросить ее имя, потому что она нажала звонок, и Фрэнк Гленмор открыл дверь. Она сказала, что звонила по телефону, а мистер Гленмор спросил: «О шахте?» – и попросил ее войти. У меня не было возможности даже поговорить с ней. Мне стыдно, потому что я не поблагодарила ее, так была возбуждена. Я лишь попросила Гленмора, чтобы он был настолько добр и вернул ей деньги, а сама помчалась к себе наверх. Я открыла дверь. Посреди моей комнаты стоял Карл собственной персоной. Ну, тогда меня понесло. Я велела ему сейчас же убираться, но он только усмехнулся этим своим отвратительным, презрительным оскалом и сказал: «Все же я думаю, что останусь. Не смог с тобой справиться по-хорошему, придется по-плохому. Я хочу тебе кое-что сказать и советую меня внимательно выслушать».