Дело Бутиных
Шрифт:
— Где же он сейчас? — с беспокойством спросил Бутин. — Где вы его оставили и каково ему?
— Волноваться не следует, Михаил Дмитриевич, он устроен. Принял его к себе господин Хаминов, они, кажется, родственники, пользуют лучшие врачи. Он передавал нам, что надеется на скорую поправку.
Передавал! Даже проведать нельзя! Мог бы и не к Хаминову! И Сильвия Юзефовна о нем не хуже бы позаботилась! Впрочем, что с больного спрашивать! Может, Шилова к нему подослать? Или Фалилеева? Так, значит, наш молодец им понравился, москвичам? Все, что ли, у них?
— Господин Бутин, — вкрадчиво
— ...пункт одиннадцатый, — вставил Звонников.
— Совершенно верно: пунктик одиннадцатый! Так вот, нам предоставлено право на получение в виде вознаграждения за труды по управлению делами фирмы...
«Ение, ания, ению», — ну и крючкотворы! Ведь не за управление, а за грабеж имущества братьев Бутиных, — значит, еще и плати им!
— ...вознаграждение это установлено в пять процентов с суммы погашенного кредита. Вы не оспариваете этого?
— Как я, господа, могу оспаривать, когда под всеми пунктами администрационного акта стоит моя подпись как владельца фирмы и члена администрации.
— Вот-вот, — обрадовался Михельсон уступчивости Бутина. — В силу этого нам с Павлом Ивановичем желательно получить причитающиеся суммы. По двадцать две с половиной тысячи.
— И без промедлений, — вставил Звонников.
— Это с какой же суммы вы подсчитали, господа?
— С одного миллиона восьмисот тысяч рублей возвращенного кредита, — невозмутимо отвечал Звонников. — Простая арифметика.
— Нет, господа, отнюдь не простая. Эта сумма была погашена до вас мною и первой администрацией. О каком же законном праве может идти речь? Вы ведь образованные юристы, господа! Администрационный акт, подписанный вами и мною, не имеет обратной силы.
— Вы заблуждаетесь, господин Бутин, — с апломбом возразил Михельсон. — Нам обязаны заплатить за изучение документов и положения фирмы, то есть за предварительные труды, и учесть дорожные расходы, и вознаградить за огромную текущую работу, за участие в управлении. Из каких же средств, вы полагаете?
— Только не за счет погашенного кредита. Часть расходов ваших оплачена уже московскими кредиторами, как доверенным. Остальное вознаграждение пойдет из сумм впредь погашаемого кредита! Это отвечает договору. И букве и духу его!
— Так вы что, — грубо сказал Звонников, с явной угрозой в голосе, — решительно отказываетесь пойти нам навстречу?
— То, что вы требуете, — незаконно и безнравственно. Я должен с сожалением констатировать, что судя по вашим домогательствам, вами руководят не интересы дела, но побуждения личного свойства. Вы дурно поступаете, господа!
В жестких рысьих глазах Михельсона сверкнул огонек неприкрытой злобы.
— Ваши поучения, господин Бутин, вам надо обратить к себе. По вашей вине сотни кредиторов лишены своих кровных денег. Мы прибыли сюда не для того, чтобы бездеятельно взирать на бедствия этих несчастных. Мы полагали, что сумеем в союзе с вами это сделать бескровно, не повредив вашей фирме. Однако ваше упорство, ваше нежелание сотрудничать не пойдет вам на пользу,
можете не сомневаться.
— Да что там рассуждать, — с той же грубостью сказал Звонников. — Наш заработок далеко не уйдет. Мы постараемся ускорить возвращение кредитов. Это поубавит педагогические амбиции господина Бутина. Вместе с его капиталами. Идемте, Лев Александрович, у нас неотложных дел впереди предостаточно!
Вот и выяснилось окончательно, с какими субъектам и свела его неправедная судьба — каков облик этих законников. Молодые, да из ранних. Разбойники с большой дороги почище старика Кандинского. Объявлена война на уничтожение. Собственно, войну он объявил первый, неожиданно для самого себя.
Или следовало смириться — кинуть им эти полсотни? Что бы посоветовал брат? Нет, нет? Мог ли он уступить алчным требованиям? Одна уступка повлекла бы другую... Они покушаются на его детище, на Николаевский завод. Звонников взвешивал в руках ценность железоделательного завода, как прикидывал в его дворце стоимость флорентийской бронзовой статуэтки. Им что до памятной вещицы! Им что до завода, дарующего благосостояние людям!
Надо же что-то предпринять. Искать контрходы. Спасать фирму от этих грабителей-головорезов.
Пока делали ходы Звонников и Михельсон. Ходы и быстрые и меткие!
Не прошло и трех дней, в дом у Хлебного рынка посланный доставил от администрации письмо за подписями тех двух, к которым примкнул и Коссовский. После короткой, увертливой и путаной присказки шло главное, ради чего потрудились авторы письма.
«Администрация полагает, что в настоящее время пользование вашими услугами, в качестве доверенного ее, представляется излишним. Не представляется возможным вновь передавать вам все заведование и распоряжение делами. Администрация просит вас выданную вам и явленную в иркутском и верхоленском окружном суде доверенность ей возвратить и пользование таковой от сего числа прекратить...»
Его отстраняли от дела. Он оставался администратором без прав. Звонников и Михельсон освобождали свои руки для бесконтрольного хозяйничанья в восьмимиллионном имуществе фирмы. И как прямое издевательство звучал конец письма, наверняка сочиненный ядовитым Михельсоном под общий смех законников и для большей досады Бутина: «Само собой разумеется, что за вами, как за администратором и особо заинтересованным лицом, всегда остается право и возможность влиять на общий ход дела и на распоряжения администрации советами и указаниями, кои охотно будут приниматься в соображение и к руководству...»
Был владельцем первейшего Торгового дома и Золотопромышленного товарищества Сибири, а оказался лишь «заинтересованным в деле лицом». Был распорядителем огромного дела, а теперь, будьте любезны, можете подавать советы, и «примем в соображение»!
Нет, добровольно он не уйдет. Пусть что угодно выдумывают, а свои предприятия он не бросит в сиротстве.
Так в самой резкой форме он и ответил. Указав на лживость и безжизненность мнения администрации, будто у нее есть лица, могущие управиться без распорядителя дела с огромным хозяйством. Вы, господа, ведете дело к развалу, — а это в прямом противоречии с актом и наказом московских кредиторов.