Дело человеческое
Шрифт:
Олег рассказывал о его больнице. В восемь часов там начиналась пятиминутка. Ратнер садился за стол. К его приходу хирурги должны были уже все о больных знать и доложить. Как пациент спал, какая у него температура, сколько раз мочился — это очень важно, и все это у них было записано…
Еще Ратнер заставлял хирургов зарисовывать операции в цвете: что делал, как швы накладывал — все… Такой был требовательный. А Олега всегда тянуло туда, где требования выше. Он мечтал:
— Если бы Ратнер взял меня
На собеседовании сыну задавали много вопросов. Олег к тому времени отработал хирургом лишь три года, а нужно было — пять. И его спрашивали по пятилетнему стажу: какие делал операции, сколько…
В конце беседы Ратнер отметил в блокноте его фамилию.
И сын приехал домой такой счастливый…
Сейчас Олег много работает на поджелудочной железе. У него свои методы, разработки — он забросил их в Интернет:
— Этого нет в книгах, пусть ребята-хирурги пользуются.
А потом ему пришла тяжелая бандероль — статья попала в научный журнал, ему прислали экземпляры.
Вскоре после этого Олега пригласили в аспирантуру.
Олег в совершенстве владеет английским, говорит практически без акцента. Когда бывает в составе научных делегаций — выступает в роли переводчика. Сказалось, что он несколько лет брал уроки у одного из лучших преподавателей в городе.
И когда сын сдавал экзамен по иностранному языку в аспирантуру, услышал:
— Изумительно, свыше, чем «пять», но, к сожалению — больше «пятерки» — мы вам поставить не можем.
А онкологом Олег быть не смог. Слишком жалел пациентов. Ведь много безнадежных…. Он до последнего старался им чем-то помочь, успокаивал. Заказывал лекарства в Тольятти, где его все знают.
И говорил близким такого больного:
— Я завтра буду на работе, вы зайдите к маме, она вам отдаст препарат.
А потом больной умрет — и родственники проходят мимо Олега, не здороваются. Будто врач виноват в исходе — не вылечил…
Иногда я слышу, о сыне говорят «У него трудный характер, хмурый вид»… Но это работа трудная — а у Олега все написано на лице. И если он сосредоточен — значит, впереди серьезная операция, мрачен — значит, тяжелый пациент.
Он не оставляет человека до полного излечения. Уже и из хирургии больного выпишут — Олег придет домой, проверит — все ли благополучно. Нередко на свои деньги покупает лекарства. Камфару мою, которую я берегла для себя — ее уже сняли с производства — отнес своим тяжелым больным.
Помню, умирал один пациент. Олег менял ему белье, спускал мочу… У мужчин же это очень сложно, только врач может. А никто не хотел лишний раз подойти.
Я зашла в палату, и вижу — дедушка скончался. А Олег бреет его, мертвого.
Олег спит так мало… Редкую ночь его не зовут в хирургию. Начинаю его ругать:
— Не жалеешь себя, долго не протянешь… Это ж какие силы надо иметь — так работать!
— На себя посмотри, как ты работала… — говорит он.
И я замолкаю.
Из всех врачей — меньше всего живут хирурги.
Я стала очень медлительной. Раньше главврач хотел мне дать две медсестры, потому что я очень быстро со всем справлялась. А сейчас суечусь — суечусь, а в конце дня вижу, что всего-то и успела: сходить в магазин и сварить борщ.
Олег приходит и начинает выговаривать:
— Ты ничего не ешь… уморишь себя… Я не видел сегодня, чтобы ты кушала.
— Как же ты увидишь, если целый день в хирургии…
Сам быстро что-то перекусит: я и спросить ничего не успею — как он уже в дверь убегает.
А мне так хочется поговорить… Была бы дочка — она бы меня слушала…
Дело человеческое
В Тольятти, в больнице водников, Лидии Николаевне говорили:
— Как Вы много оперируете!
Она только улыбалась — это капля в море по сравнению с Жигулевском.
— У нас был очень строгий контроль по всем параметрам. Старшая операционная сестра ходила с ваткой, смотрела — нет ли где пыли? Стекла были такие прозрачные — будто их нет. Проверяющие контролировали — должным ли образом проводится диспансеризация. И много чего еще учитывали.
Ставились баллы, потом подсчитывался общий итог. И наш кабинет всегда выходил на первое место. Все шестнадцать лет у нас стояло бархатное знамя с вышитым бисером портретом Ленина.
Однажды меня попросили посидеть в военкомате — шла призывная комиссия в Афганистан. В это время приехали наши сотрудники — сказали, что было профсоюзное собрание, и меня выдвинули на присвоение звания заслуженного врача.
У меня задрожали от волнения руки. Осматриваю очередного мальчика, а руки трясутся.
Но на следующем собрании выяснилось, что звание получила не я, а наш главврач. Очевидно тот, кто решал вопрос, посчитал, что мне хватит и медали. Весь коллектив тогда возмутился:
— Мы выдвигали Лидию Николаевну!
А потом был еще один неприятный момент. Тот же главный уволил заведующую поликлиникой. Она прекрасно знала свое дело. Ее выбросили потому, что надо было осуществить перестановку кадров. На место лор-врача взять одну блатную особу. А мне предложили место заведующей.