Дело чести генерала Грязнова
Шрифт:
Генерал милиции Максимов возглавлял краевое Управление внутренних дел, и тот факт, что он заинтересовался гибелью хозяина боровской «семерки», тогда как уже практически закончилось следствие и убийца был этапирован в Хабаровск, не могло не насторожить Грязнова.
– Ты что же, хочешь сказать, что убийство Евдокима – не просто удар заточкой в спину, а нечто большее?
– Не знаю, пока ничего не знаю. – Юнусов глазами показал на дежурного администратора, который при виде «начальства» вышел из-за стойки и направился в их сторону. – Но если ты не против, давай-ка сейчас
Вячеслав Иванович смог заснуть только к утру. Мозги расслаивались от мешанины той информации, которая свалилась на него за прошедший день и которую он пытался свести к страшному знаменателю – к гибели Евдокима Чуянова. Однако более всего его душу растеребил ночной разговор с Юнисовым, который, оказывается, еще до назначения Чуянова начальником боровской «семерки» владел оперативной информацией, которую надо было проверять и перепроверять, однако бывший начальник «семерки» и его покровители смогли создать такую обстановку на зоне и в Боровске, блокировав при этом Боровской уголовный розыск, что посторонним туда вход был воспрещен.
По той информации, которой владел Юнисов, можно было сделать вывод, что именно «семерка» являлась основным источником повышенной криминальной обстановки, которая захлестнула не только районный центр, но и выплеснулась за его пределы. Зерно надежды исправить создавшееся положение внесло назначение Чуянова новым начальником колонии, но благим мыслям не суждено было сбыться. Как только Евдоким попытался разобраться в том, что же на самом деле творится в его хозяйстве, причем он даже не скрывал своих намерений навести на зоне порядок, как вдруг… полувзбесившийся отморозок с финкой в одной руке и с заточкой за голенищем сапога нанес ему смертельный удар в спину.
Но и это еще не все.
Оказывается, на другой день после гибели Евдокима поползли самые невероятные слухи о «кровавой месиловке» в «семерке», которая едва не закончилась столь же кровавым массовым побегом. И виной всему, мол, недавно назначенный начальник колонии, который из-за своей полнейшей некомпетентности и незнания специфики и законов боровской зоны смог допустить подобный взрыв эмоций среди «дошедших до полной ручки» заключенных и сам же подставился под заточку «доведенного до отчаяния» заключенного.
Ни Рябов, ни Юнисов не знали, кто успел распустить слушок о том, что именно полковник Чуянов явился источником «взрывоопасной ситуации» в «семерке», за что и поплатился своей собственной жизнью, однако ни тот, ни другой не сомневались в том, что это было выгодно кому-то не только в администрации колонии, но и в самом районе.
Также Юнисов сказал и о том, что владеет непроверенной пока что информацией, будто кое-кто из контрактников и офицеров боровской «семерки» давно снюхались с южанами и уже давно прикормлены ими, в результате чего южане почувствовали себя на зоне едва ли не полновластными хозяевами. Через них же на зону поступает и наркота.
– И если, – подвел итог Юнисов, – все это суммировать, да и не только это…
– Евдоким знал о спайке южан с контрактниками? – опустив слово «офицеры», спросил Грязнов, думая в то же время о том, что сам Евдоким ему ни о чем подобном не говорил.
– По крайней мере, я его сам об этом предупреждал. Едва ли не сразу, как он принял колонию.
– И что?
– Ты же знаешь Евдокима. Он не принимал каких-либо серьезных решений, пока сам во всем не разберется.
Да, в этом был весь Евдоким Чуянов, каким его знал Грязнов. И эту черту его характера уже невозможно было исправить.
– Ну, а от меня-то вы чего хотите? – спросил Грязнов, когда Юнисов выложил все свои соображения относительно боровской «семерки» и той криминальной ситуации, которая сложилась в районе. – Я-то вам чем могу помочь?
Припоминая этот момент разговора, Вячеслав Иванович усмехнулся невольно. Олег как бы даже стушевался, после чего достал из багажной сумки непочатую бутылку любимого Грязновым армянского коньяка и, не спрашивая согласия гостя, наполнил рюмки.
– Чем, говоришь, помочь можешь? Да хотя бы тем, что возьмешь на себя негласное расследование убийства Евдокима. Я имею в виду истинную подоплеку этого убийства.
Судя по всему, выражение лица у Грязнова было на тот момент, мягко говоря, удивленным, и Юнисов добавил, вздохнув:
– Насколько мне известно, в «семерке» тянут лямку и твои земляки, я имею в виду москвичей, так что, думаю, вам бы…
Вячеслав Иванович едва не рассмеялся, выслушав это предложение.
– Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь?! Взять на себя расследование, которое не может вытянуть даже следственная бригада со всеми своими возможностями? Да и вообще, как ты все это себе представляешь?
– Оттого и вытянуть не могут, что это слишком ведомственная, к тому же зашоренная узковедомственными условностями бригада, которую одновременно давят и Москва, и Хабаровск. А ты, с твоим-то опытом и возможностями…
– Какие, к черту, возможности?! – взорвался Грязнов. – Сам же говорил, что в Боровске и на зоне сложилась такая обстановка, что только и остается вывесить плакат «Посторонним вход воспрещен!». И если даже Рябов со своими операми…
Он замолчал, надеясь, что Юнисов спустится в конце концов с небес на землю и уже более трезво оценит возможности удалившегося от оперативной сутолоки генерала, однако полковник продолжал гнуть свою линию:
– Повторяю для особо упрямых. Мои убоповцы и рябовские опера в этом городке, что вошь на белом гребешке. Просматриваются со всех сторон, и на каждый их чих последуют два предупреждающих выстрела. Ты еще, видимо, не знаешь, насколько влиятелен в Хабаровске да, пожалуй, и в Москве, Рогачев, местный глава администрации. Можешь не сомневаться в том, что он способен нейтрализовать любую оперативную разработку, затеянную мной или Рябовым… А ты здесь вроде бы нейтральный человек, близкий друг Чуянова и в то же время столичный генерал, которого не устроил официальный вывод столичной комиссии. Ты решил сам покопаться в причинах столь откровенной ненависти убийцы к хозяину колонии.