Дело Фершо
Шрифт:
Фершо был теперь неестественно худ, челюсть его выступала еще больше, а нога, когда он стоял в полотняных брюках, казалась не толще деревяшки, которой он стал пользоваться снова.
Они могли бы прекрасно поселиться на другой стороне канала, в Панаме, где жизнь была почти такой же, как в любой европейской столице, и где в дипломатическом квартале легко можно было снять удобную виллу.
Даже в Колоне имелось несколько современных зданий.
Фершо же выбрал пограничную точку между кварталом белых и негритянским
Делал ли он это нарочно? Ведь они могли нанять белую прислугу, которая бы вела их хозяйство и готовила еду. У них же в услужении находился негр Эли, который не ночевал в доме, и которого никогда не было под рукой, когда он был нужен.
Фершо вообще перестал есть. Он вбил себе в голову, что у него рак желудка, и теперь питался одним молоком, бутылки от которого валялись по всей квартире.
Эта мания хоть давала Мишелю возможное по два раза в день выходить поесть в ближайший ресторан.
Мишель решил проделать опыт. Он перестал печатать, сложил листки в папку, встал и с видом человека, знающего, чего он хочет, направился в свою комнату.
И тотчас Фершо выглянул из своего шезлонга:
— Вы куда?
Значит, он следил за ним!
— Никуда. Жду, когда вы начнете диктовать продолжение.
— Который час?
— Сами знаете. Полчетвертого.
— Я, кажется, уснул.
— Нет.
Им не раз случалось смотреть друг на друга с ненавистью, разговаривать с видом людей, готовых укусить друг друга, подошедших к самому краю разрыва. Затем Мишель по привычке принимался за работу, а Фершо робко окружал его знаками внимания и даже нежности, не пытаясь скрыть своего унижения.
— Я думаю, самое время поработать, Мишель.
— Почему?
Он знал, что ответит старик. Это был еще один его трюк: вызвать сочувствие.
— Потому, что я долго не протяну. Сердце стало барахлить. Временами оно колотится с такой силой, то среди ночи я вскакиваю в постели, словно от звона будильника.
С карандашом в руке Мишель равнодушно смотрел на него. Нет, ему не было жаль старика. Он испытывал только отвращение. В течение многих лет Фершо жил один в джунглях, не боясь смерти. А теперь был одержим манией и страхами, присущими дряхлому шарику. Был ли он искренен? Не стремился ли вызвать у Мишеля жалость, чтобы удержать его рядом с собой?
— Вы будете диктовать?
— На чем мы остановились?
— На лиане.
— Что вы сказали?
— Говорю вам, на лиане. Вы причалили к ней н? лодке и стали размышлять о…
— Я хотел бы, Мишель, чтобы вы разговаривали со мной другим тоном.
— Говорю как умею.
— Вы не находите, что иногда ведете себя гадко? Вы злоупотребляете моей добротой.
— Ваша доброта заключается лишь в том, чтобы приковать меня цепями к углу веранды.
— Почему вы так говорите?
— Потому, что это правда, и вы сами это знаете.
Истинная причина этой сцены была понятна им обоим. Она гроша ломаного не стоила. Мишель жаждал сбегать к «Санта-Кларе» повидаться с приятелем, Биллом Лигетом. Но и это был лишь предлог. Точно так же его тянули к себе любые суда, причаливавшие к Кристобалю. Не будь кораблей, его потянуло бы что-то другое — просто жизнь, которая текла на любой улице любого города мира.
Ему надо было немного потерпеть, не закусывать удила. Фершо, вероятно, быстро устанет от диктовки, и тогда Мишель сможет уйти задолго до того, как отчалит «Санта-Клара».
Все это он отлично знал, но справиться с собой не мог.
Старик тоже чувствовал свою не правоту. Ему было стыдно, и тем не менее в течение двух часов он с трудом надиктовал несколько с границ, которые наверняка разорвет на другой день.
Он остановился только тогда, когда действительно устал. И, тщетно пытаясь удержать Мишеля, стал разыгрывать комедию — схватился за грудь, принял пилюлю, прошептав:
— Я плохо выгляжу сегодня?
— Как обычно.
— Пощупайте мой пульс, Мишель.
— Что вы еще придумали? Ваше сердце бьется, как мое, только тише. Это нормально.
— Я уверен, что сегодня вечером будет припадок.
— Надеюсь, вы позволите мне сходить поесть?
Он отправился в свою комнату, где не было ничего, кроме постели, умывальника да вешалки, прибитой к стене. Ни обоев, ни штор.
Мишель тщательно умылся, надушился, напомадил волосы и надел свежий белый костюм, еще потрескивающий от крахмала.
— Мишель! — позвали его, когда он направился к двери.
Но он, как мальчишка, в надежде, что его не услышат, бросил:
— А пошел ты!..
Так случилось, что «Санта-Кларе» предстояло ждать своей очереди для входа в канал до трех утра. Пассажиры высыпали на набережную. В этот вечер все кабаре — «Атлантик» с его сиреневыми огнями, «Мулен Руж», «Тропик», другие заведения — были забиты до отказа.
Негры-зазывалы старались изо всех сил. Шоферы такси подбирали пассажиров, подкатывая к тротуарам. До позднего вечера оставались открыты два универмага.
Мишелю не удалось повидаться с Биллом Лигетом, который, видимо, был на вахте и не смог покинуть корабль. Он уже собирался подняться к нему на борт, когда его внимание было отвлечено совсем по другим причинам.
В конце концов он увязался за молодой, рыжей, плотной женщиной в белом платье, вышедшей из «Базар Паризьен», и в час ночи сидел с ней за столиком в дальнем углу «Атлантика», подальше от оркестра и танцевальной площадки.
Она оказалась вдовой, американкой, была богата, судя по крупным драгоценностям. Под их столом уже валялись три или четыре бутылки из-под шампанского.