Дело государственной важности
Шрифт:
Штрюбнинг, уловив иронию, позволил себе улыбнуться:
— Разумеется. Мы ее подозреваем, и мы же, приняв во внимание мнимую «топорность» работы чехов, сами подыскиваем ей оправдания. Вы это имели в виду?
Мюллер тихо засмеялся. Покачал лысеющей головой:
— Да, так! При одном условии, что в будущем Штилле может быть им полезна. А чем, скажите-ка, Штрюбнинг, может быть полезным врагу лицо, которое, согласно все тем же элементарным — подчеркиваю: элементарным! — правилам, мы должны раз и навсегда отсечь от своего учреждения? Что оно им принесет, это лицо? Сведенья о ценах в сосисочных? Или вы думаете иначе?
— Нет, — сказал Штрюбнинг, не
— Вы беретесь это доказать?
Лицо Мюллера стало непроницаемым, но Штрюбнинг уже не мог отступить:
— Да, штандартенфюрер! Да! С помощью серьезных документов.
Мюллер был выходцем из низов и любил жаргонные словечки. Даже став тем, кем он стал, он нередко пускал их в ход. Поэтому фраза, которой он завершил разговор, прозвучала отнюдь не по-уставному.
— Ну-ну, — сказал Мюллер нехотя и без выражения. — Валяйте!
Вернувшись к себе, Штрюбнинг разделил бумаги из портфеля на несколько стопок. Вложил их в служебные корочки. Спрятал дела, кроме двух, в сейф. Некоторое время бездумно разглядывал стены: отдыхал, расслабляясь после трудного разговора. Потом заставил себя собраться. Перечитал бумаги, раскассировал их по папкам секретного делопроизводства, одну из двух — толстую — отправил в сейф. Подумал: «На Бертгольда уйдет бездна времени. Да и не стоит торопиться. Мюллер, по-моему, хочет иметь на Кристмана и Вермке компрометирующие материалы и прибрать эту пару к рукам. Копает под АО. Значит, нужно все здорово подработать». Додумывая это, Штрюбнинг раскрыл вторую папку, щелкнул патентованным скоросшивателем, закрыл. Написал косым почерком на этикетке: «Эльзе Штилле». Пониже вывел: «Документов по описи 2 (два):
1. Газета «Народный вестник» от 8. IX. 1935 г.
2. Отношение СС-бригадефюрера Вермке из АО». Выше всего этого, оттиснутый черным, хищно впился в бумагу длинный, в одну строчку гриф: «Секретно! Дело государственной важности».
2
В берлинской квартире Эльзе ожидали слой серой пыли на вещах и продолговатый конверт в почтовом ящике. Распечатав его, она извлекла короткое письмо, отпечатанное на машинке, и приглашение посетить криминаль-ассистента Штрюбнинга — Принц-Альбрехтштрассе, 8, комната 163, — или позвонить ему, если болезнь или загруженность делами помешают ей нанести визит до 21 сентября. Прочитав приглашение, Эльзе не испытала страха. Если б гестапо собиралось ее арестовать, то не тратило бы времени на переписку, а взяло сразу же по переезде границы, и точка.
Все-таки она постаралась подготовиться к визиту на Принц-Альбрехтштрассе. Перебрала про себя, скрупулезно копаясь в деталях, все обстоятельства пражского периода и пришла к выводу, что ее знакомство с надпоручником Любомиром Веселы не может быть установлено, ибо разговаривали они всегда без свидетелей, по телефону, за исключением единственного раза, когда Карл Фрешнер свел их в своей квартире.
Это было осенью тридцать четвертого.
Они сидели в крохотном кабинетике Карла, примыкающем к кухне. Эльзе заварила кофе. Фрешнер достал губную гармошку, сыграл несколько тактов из «Весенних цветов», песенки эльзиного детства: «И сон беспечный придет ко мне…» Спросил:
— Дома еще поют это?
Эльзе сняла кофейник со спиртовки. Пожала плечами:
— Поют. Но чаще слышишь другое: «Мы двинемся дальше в поход, пусть все разлетится в дребезги! Сегодня мы владеем Германией, завтра нашим будет весь мир!»
— Это серьезно? — спросил Веселы.
— Не знаю, — сказала Эльзе. — Пока еще просто поют…
Фрешнер покачал головой:
— Это записано у наци в программных документах, Любомир. Знаешь, что изрек Гитлер в «Моей борьбе»? Политика, целью которой не является война, не имеет ни цены, ни смысла.
— Коалиция, — негромко и вежливо поправил Веселы. — Там сказано: коалиция, а не политика. Глава вторая, по-моему, — добавил он, обнаружив неожиданное для Эльзе знакомство с «творением» фюрера.
Фрешнер резко встал — худой, угловатый. Прошелся по комнате из угла в угол. Остановился напротив Веселы.
— Пусть так! Это не многое меняет. Если я хоть сколько-нибудь смыслю в политике, нацисты сейчас как раз ищут коалиции. Вне пределов Германии, разумеется. И, будь спокоен, они ее сколотят! А тогда — война!
— Так уж сразу война?
— Они авантюристы, но действовать умеют. В ноябре двадцать третьего я был в Мюнхене и видел своими глазами «пивной путч» и капитуляцию «железного» Кара. Того самого Кара, которого призвали, чтобы он вышвырнул Гитлера из Баварии. — Фрешнер сделал еще несколько шагов по комнате, остановился, повторил задумчиво: — «Пивной путч…» Внешне все походило на фарс, но смысл проглядывал зловещий.
Эльзе, отставив чашку, повернулась к Фрешнеру с открытым интересом. В двадцать третьем она была пигалицей с бантиками, и события «пивного путча» прошли мимо нее.
— Ну и? — спросила она. — Ты что, был в самом «Бюргерброе»?
Фрешнер кивнул.
…Он и точно был в зале пивной с начала до конца: с первых слов речи Кара до эпилога дня… Перед 8 ноября, когда все разразилось, Мюнхен захлестнула волна слухов, что национал-социалисты готовятся захватить власть. Всерьез к ним мало кто относился. НСДАП тогда была чисто местной, баварской, партией и насчитывала 15 тысяч членов — пигмей в сравнении с социал-демократами или союзом «Бавария и империя». Кроме этих последних решающим влиянием на местное правительство и министра-президента фон Книллинга пользовались кронпринц Рупрехт, баварский сюзерен, и генерал фон Лоссов — командир баварской дивизии. Фон Книллинг, Рупрехт и фон Лоссов относились к НСДАП более чем недружелюбно, и при такой ситуации претензии нацистов на власть казались смехотворными. Особенно низко пали их акции после того, как фон Книллинг, выведенный из себя угрозами Гитлера в адрес правительства, назначил фон Кара, слывшего «железным поборником законности и порядка», генеральным государственным комиссаром с неограниченными полномочиями. Через пять минут после назначения Кар проявил себя: запретил намеченные на ближайшие дни собрания национал-социалистов — ровным счетом четырнадцать.
Взбешенный Гитлер утром 8 ноября попросил у Кара аудиенции. Генеральный комиссар через секретаря передал Гитлеру ответ: «Пусть запишется на прием в обычном порядке». Секретарь, выпроводив Гитлера, позвонил знакомому издателю, и к полудню добрая половина Мюнхена хохотала над претендентом в баварские Наполеоны.
Как выяснилось чуть позже, зря хохотала. Пока в газетах готовились заметки о несостоявшейся встрече, а местные политики, предчувствуя дальнейшее падение акций НСДАП, прикидывали, что это даст их партиям, Гитлер не терял времени. Шестьсот штурмовиков по его приказу разобрали оружие и приготовились к бою…