Дело государственной важности

Азаров Алексей Сергеевич

Человеком этим был 24-летний каменщик из голландского города Лейдена ван дер Люббе. В полицейском участке, куда его отвели, он отказался от коньяка — неслыханная любезность со стороны полиции! — и попросил шоколад и кофе. Ему дали и то и другое. Пачкая губы шоколадом, ван дер Люббе написал первые показания, указав в них «соучастников» — депутата от КПГ Торглера, болгарского эмигранта Димитрова и других. Новое коммюнике подчеркивало, что Георгий Димитров — вождь болгарских коммунистов, приговоренный на родине к смертной казни.

Голландец, немец и болгарин… Геринг, в качестве министра-президента Пруссии и министра внутренних дел взявший расследование в свои руки, дал этому такую трактовку: поджигатели действовали по приказу Коминтерна, а следовательно — Москвы. Германская компартия — соучастник всемирного коммунистического заговора.

Газетчики, коллеги Эльзе, в кулуарах редакций делились новостями. Помимо имен официальных «поджигателей» в разговорах шепотом все чаще мелькали совсем другие имена: министр-президент Пруссии Герман Геринг, глава штурмовиков Эрнст Рём, начальник берлинских СА Карл Эрнст, берлинский полицай-президент граф Гельдорф и член прусского государственного совета обергруппенфюрер СА Эдмунд Гайнес.

А что же процесс?..

Ван дер Люббе признавал все. Участие в поджоге. Злую волю коммунистов, вложивших в его руки факел и снабдивших горючими материалами. Торглер, раздавленный, сломленный в гестапо, путался в показаниях.

Эльзе удалось достать пропуск в зал суда. Разовый, на утреннее заседание. Она услышала Димитрова — его голос, лишенный намека на страх. Димитров оперировал фактами. Он приводил их один за другим в железной, беспощадной последовательности. Было приказание Геринга чинам полиции уйти из рейхстага до 20.00 и — впервые! — оставить здание без охраны? Да, было. Связан ли рейхстаг подземным ходом с дворцом прусского министра-президента — того же Германа Геринга? Да, связан. Известно ли суду, что в подвале обнаружены следы пребывания поджигателей? Да. А как же тогда расценивать то, что в подвал нельзя проникнуть иначе, чем по подземному ходу из дворца? И кто же, по мнению суда, стоял за спиной поджигателей, кто направлял их, кто устранял все препятствия на их пути?!

Судьями были нацисты. И следователи были нацистами, и обвинители; в приверженности НСДАП распинались и адвокаты, отобранные судом для защиты Торглера, и ван дер Люббе… И все же в феврале тридцать третьего приговор удостоверил бессилие наци перед лицом несгибаемого мужества и правды — Георгий Димитров, коммунист, смертельный противник гитлеровского режима, был оправдан!

Эльзе была счастлива. Такой легкости она не чувствовала давно. Из Швейцарии, куда ее послал концерн Моссе, она следила за известиями с родины, все ждала, что следующий процесс — над Тельманом — процесс, о назревании которого писали в газетах, станет сокрушительным ударом по наци и явится сигналом к борьбе. В том, что Тельман выиграет бой, она не сомневалась. Лишь бы он, как Димитров, получил трибуну, лишь бы Моабитская тюрьма отверзла двери камеры…

Она ждала. В сумочке, чтобы был под рукой, носила пролонгированный авиабилет, приобретенный в агентстве Кука. Он давал возможность в любой нужный день — через Париж, Брюссель и Мюнхен — вылететь в Берлин.

Но суд не состоялся.

Второй этап был связан с 30 июня тридцать четвертого. В этот день по всей Германии казармы СА были внезапно блокированы войсками, полицией и отрядами СС. Главарей штурмовиков вылавливали повсеместно. Захваченных расстреливали немедленно или свозили в специальные пункты, где казнили без допросов и следствия. Заодно были уничтожены бывший канцлер генерал Шлейхер, старый соперник Гитлера по НСДАП Грегор Штрассер, начальник канцелярии вице-канцлера, главный правительственный советник фон Бозе — личный друг вице-канцлера в правительстве Гитлера Франца фон Папена. Самого фон Папена — на его глазах были пристрелены фон Бозе и два адъютанта — от смерти спасло не положение члена кабинета министров, а секретное распоряжение фюрера, имевшего на «прекрасного Франци», связанного с магнатами Рура, далеко идущие виды… Предпоследним 30 июня был казнен всемогущий Рём. Он так ничего не понял до конца. Ни тогда, когда Гитлер разбудил его во время послеобеденного отдыха; ни в камере, куда ему в виде особой милости принесли пистолет. Рём впал в буйство. Отбросил парабеллум. Крикнул: «Дайте мне черного кофе! Дайте мне порядочного кофе, а не этого…» Двое из СС подняли его, прислонили к стене. Содрали коричневую униформу. «Готовьтесь, господин Рём!» Выстрелили одновременно. Рём упал навзничь, прохрипел: «Мой фюрер!» Один из эсэсовцев сказал назидательно: «Надо было думать раньше, господин Рём!» Завершил бесконечно длинный список казненных Карл Эрнст.

События 30 июня «Фёлькишер беобахтер» объяснила как ответную меру НСДАП на подготовленный штурмовиками путч. Газета прославляла мудрость фюрера, беспощадно подавившего мятеж.

Эльзе, читая «Фёлькишер беобахтер», терялась в догадках. Какой путч, если Рём спал, а СА сидели в казармах? Объяснение она нашла в «Трибюн де Лозанн». В газете указывалось, что Рём сам подписал свой смертный приговор, выдвинув программу слияния штурмовых отрядов и армии под эгидой СА и с предоставлением ему самому поста главнокомандующего. Такого Гитлер допустить не мог; программа рыла пропасть между ним и генералами; фюреру грозила опасность быть сброшенным штыками рейхсвера.

Значит, в лагере наци раздоры? Волк пожирает волков. Не знаменует ли это начала падения режима? Эльзе казалось, что настает миг выйти из подполья и, пока наци ослаблены раздорами, разгромить их.

Билет на Берлин все еще имел силу, и Эльзе ждала…

Ожиданием, долгим и бесплодным, завершился для нее второй этап.

Третий, начавшись без перехода, был исполнен спокойствия, понимания и внутреннего возмужания. Все оказалось не таким простым, как она считала. Гитлер не только уцелел, но и утвердился в качестве главы государства. Уже не республики, а Третьей империи; этот термин, пущенный в ход десять лет назад любимым писателем фюрера Меллером ван ден Бруком, стал официальным.

Но ведь КПГ жила. А значит, идет упорная, тяжелая борьба.

Где ее место в этой борьбе? Почему никто не приходит, почему Курт не подает о себе вестей? Вернувшись из Праги, Эльзе со всеми необходимыми предосторожностями попыталась отыскать тех, кого знала до переворота. Тщетно! Телефоны товарищей не отзывались; друзья по молодежной ячейке были либо арестованы, либо сменили адреса. Не помог и «канал», данный Фрешнером перед отъездом: Берлин, Панков, почтамт, до востребования — предъявителю выигрышного билета саксонской лотереи серии АА. Она написала, дав понять, что ждет связи: «Нет ли вестей от Бруно? Если да, то не зайдете ли? Адрес Бруно знает…» Ответа не последовало.

…Вовремя же ты появился, Вольфганг!

Вольфганг пришел, как и обещал, точно в восемь. Аккуратность была у него в крови. Эльзе захлопотала, собирая на стол, подвинула гостю единственное кресло. Вольфганг устроился удобно, словно намереваясь провести в нем великое множество часов, остановил ее на полпути в кухню: «Есть я не хочу. Сядь. Давай поговорим».

Он слушал рассказ молча. Потом задал вопрос — первый из множества вопросов, с помощью которых добивался от Эльзе предельной ясности.

— Ну как? — спросила она в свою очередь, когда он замолчал. — По-моему, с Бертгольдом вышло правильно? Мне кажется, что гестапо…

— Боюсь судить, — сказал Вольфганг. — Хорошо бы знать, что думают об этом у Боле. Хорошо бы, но, сама понимаешь, неосуществимо. Единственное, что мне кажется верным: улик у них нет. Были бы улики, ты бы сидела не здесь.

— А увольнение?

— Скорее всего, превентивная мера.

Это были важные вещи, но все-таки не главные; главное Эльзе никак не могла произнести. Не поймет ли Курт ее слова как проявление слабости? И все же не спросить нельзя — кто, как не Курт, с его партийным опытом, способен дать правильный и честный ответ?