Дело Николя Ле Флока
Шрифт:
Они принялись наперебой обсуждать модные спектакли и городские сплетни. По словам Семакгюса, весь Париж говорил только об арестованных в Лондоне французских полицейских, которых якобы послали туда убить гнусного памфлетиста Тевено де Моранда. После ужина, когда, согласно заведенному в доме обычаю, настало время смаковать выдержанный ром из хозяйских запасов, напиток, который, по утверждению Семакгюса, по меньшей мере, дважды обогнул Землю, разговор вновь вернулся на улицу Верней. Ловко уйдя от прежней темы, Бурдо напомнил всем, с какой целью они здесь сегодня собрались.
— Господа, для внесения ясности в расследование и для безопасности комиссара Ле Флока мне бы хотелось уточнить одну маленькую деталь.
Торжественное вступление
— Действительно ли госпожа де Ластерье, — продолжал инспектор, — вступила в плотское сношение в вечер своей гибели? После вскрытия ни один из вас не ответил мне четко на этот вопрос.
Сансон и Семакгюс, сразу протрезвев, переглянулись, но ни один не решился ответить.
— Это потому, — начал наконец корабельный хирург, — что в этом случае ничего нельзя сказать с уверенностью.
— Так все же: да или нет? — настаивал Бурдо.
— Честно говоря, возможны оба варианта.
— Состояние органов не опровергает ни одну из гипотез, — добавил Сансон.
— Уточните ради всего святого!
— Понимаете, — промямлил Семакгюс, — есть различные способы определить, произошло ли сношение; в нашем случае это подтверждается собранной нами вязкой жидкостью. Но, возможно, ничего и не было…
— И все же я настаиваю, — упорствовал Бурдо. — Это очень важно для следствия. Главная загадка вечера и последующих событий до сих пор не решена, а решение ее во многом зависит от того, поверят или нет некоему капельмейстеру, пытающемуся нас убедить в том, что Николя провел со своей любовницей часть той ночи.
— И все же, — повторил Семакгюс, видя поддержку Сансона, — мы не можем произнести безапелляционный вердикт. Ибо не исключено, что речь идет о розыгрыше…
В комнате повисло задумчивое молчание. Внезапно раздался глухой частый стук, вбежала Ава и объявила, что какой-то человек срочно желает видеть инспектора Бурдо. Инспектор встал и последовал за кухаркой. Вернулся он очень быстро.
— Господа, мрак сгущается. Казимир найден мертвым у себя в камере в Шатле. Его отравили.
VIII
ТУПИК
Несчастный случай, как сегодня, так и вчера,
Загадка,
И горести терзаний над разгадкой вздымают волны
Судеб океана.
Среда, 19 января 1774 года
Часы показывали чуть больше полуночи; они решили немедленно возвращаться в Париж. Семакгюс поехал с ними, дабы без промедления осмотреть жертву вместе с Сансоном. Сообщение о гибели Казимира произвело на всех гнетущее впечатление. По причине неожиданного потепления образовался туман, окутавший плотным одеялом сады предместий. В городе, где капельки тумана смешивались с дымом из тысяч каминных труб, видимости не было никакой, что крайне затрудняло продвижение вперед. Лошади фыркали, трясли мордами и отказывались двигаться в окружавшем их непроницаемом супе. Близость реки увеличивала риск; фонари и факелы, которыми пытались осветить себе дорогу запоздалые прохожие, меркли или гасли вовсе.
Наступила минута, когда кучеру пришлось спуститься вниз и, взяв лошадей под уздцы, наощупь двигаться вперед, осторожно ступая по земле и проводя руками по стенам домов, пытаясь понять, где следует свернуть. Желая развеять давящую тишину, Николя напомнил своим товарищам, что несколько лет назад, зимой, туман достиг такой густоты, что среди бела дня пришлось нанимать слепых из лечебницы Кенз-Ван для сопровождения пешеходов и экипажей в разных кварталах города. Вознаграждение слепых проводников доходило до пяти луидоров, ибо их знание парижских улиц превосходило даже знания рисовальщиков и картографов, составляющих планы города. Однако беседу никто не поддержал. После моста Руаяль ориентироваться в пространстве стало легче. Вернувшись на козлы, кучер свернул на набережную и ехал по ней до самого моста Менял, что возле Шатле.
В старой королевской тюрьме суетились приставы с серьезными лицами, сторожа и тюремщики. Николя и его товарищей проводили на второй этаж, где подозреваемый, содержавшийся, согласно предписанию, в одиночке, пребывал в сравнительно просторном помещении, резко отличавшимся от гнусных клетушек с гнилым воздухом, куда свет проникал только через крошечные отдушины на одном уровне с полом. Едва они вошли, как в нос им ударило зловоние; при свете факелов они увидели скорчившееся на соломе тело. Покойник лежал на боку, поджав ноги и сцепив руки на уровне живота; голова откинута назад, налитые кровью глаза вылезли из орбит, рот с кровавыми потеками открыт. Пока Сансон и Семакгюс хлопотали вокруг трупа, оба сыщика внимательно осмотрели камеру. Смерть подотчетного ему заключенного, а особенно самоубийство, всегда производили на Николя тяжелейшее впечатление, и он упрекал себя за недосмотр. В его практике бывали подобные случаи, и всякий раз немым укором пред взором его вставал образ старого солдата, которого нужда толкнула на путь преступления [38] . Недоеденное рагу из колбасок с фасолью в фаянсовой тарелке и глиняный кувшин с остатками хорошего вина нисколько не напоминали тюремную трапезу, и изрядно удивленный Николя, сообщив об этом Бурдо, велел узнать, откуда в камеру попали эти гастрономические изыски.
38
См. «Загадка улицы Блан-Манто».
— Взгляните также на ложку, — произнес в ответ Бурдо. — Она из чистого серебра!
— А это значит, что наш заключенный содержался в платной камере! Мы приказали поместить его в секретную одиночку, чтобы избежать возможного общения с посетителями тюрьмы, нам доложили об исполнении приказа, а на деле… Главный свидетель, единственная нить из запутанного клубка — и та порвалась у нас меж пальцев.
Двое сторожей погрузили тело на носилки и в сопровождении Семакгюса и Сансона понесли его в мертвецкую. Николя и инспектор потратили больше часа, расспрашивая тюремщиков и сторожей. Оказалось, около восьми часов вечера какой-то мужчина, не старый, но и не слишком молодой, не высокий, но и не низенький, словом, без единой приметной черты, так что узнать его никто не брался, одетый, как обычно одевается кухонная прислуга, явился в тюрьму и заявил, что принес Казимиру обед. Тюремщики, разумеется, удивились, но ни у кого не закралось подозрений, ибо дело, по которому раб сидел в заточении, слыло исключительно загадочным. И обращались с ним не как с обычным преступником, и поместили в просторную камеру. Но, главное, неизвестный сослался на комиссара Ле Флока, и, разумеется, его тотчас пропустили. Трапезу передали заключенному, а вскоре раздались жуткие стоны. Пока отпирали дверь, несчастный негр уже скончался.
— Какое самообладание, — подумал Николя, — и какая изобретательность! Хотя, в сущности, нет ничего проще: некто, скорее всего в гриме, прикрываясь именем служителя правосудия, принес, как это заведено для узников платных камер, еду, приготовленную за пределами тюрьмы. Обед передают тюремщику, тот проверяет, все ли счета оплачены, и относит тарелки в камеру. С узником он не разговаривает, а тот, ничего не заподозрив, радуется неожиданному подарку и с жадностью набрасывается на еду. Какая низость и какое коварство! Николя содрогнулся, представив себе, что и эту жертву могли бы приписать ему, если бы со вчерашнего вечера он постоянно не был на виду; следовательно, убийца этого не знал, а значит, по крайней мере на сегодня он потерял след Николя. Но комиссар был готов держать пари, что рано или поздно его неведомый враг вновь объявится.