Дело о дневнике загорающей
Шрифт:
Мейсон слегка нахмурился:
– Вы сказали ему, куда спрятали свой дневник?
– Конечно. Ведь кто-то же должен был знать. Умри я, и что тогда? Не для того я его писала, чтобы сгноить, никому не показывая.
– Что ж, пока достаточно, – вздохнул Мейсон. – Вас сейчас пригласят на предварительное слушание. И вам всячески дадут понять, что у них имеются все возможные основания обвинить вас в преднамеренном убийстве с отягчающими вину обстоятельствами. Но если вы предадите меня, покажете что-то, что они просят, но чего вы не видели, то в этом случае
– А если нет?
– Если нет и если, разумеется, все, что вы только что мне рассказали, – правда, тогда я постараюсь вас вытащить. Но если окажется, что вы мне солгали, я оставляю за собой право в любой момент столкнуть вас за борт. Об этом я говорил с самого начала и повторяю теперь. Это что касается денег. А что касается убийства, то раз уж я взялся представлять вас, доведу это дело до конца.
Арлен Дюваль что-то прикидывала в уме.
– Каковы мои шансы, мистер Мейсон?
– В данный момент не очень хорошие.
– Двадцать пять из ста?
– Пока еще нет.
– Десять из ста?
– Остановимся на пяти. Так будет честнее.
– Но вы вынуждаете меня всерьез обдумать их предложение.
– Нет, мисс Дюваль, – возразил Мейсон, – я всего-навсего пытаюсь выяснить, какую игру вы ведете.
Девушка зарыдала, плечи у нее затряслись.
– Я в-всегда иг-граю ч-честно!..
– Не хочу ничего вам внушать. Делайте, что сочтете нужным, что, по вашему мнению, лучше отвечает вашим интересам.
Мейсон встал со стула, кивнул надзирательнице, что беседа окончена, и вышел.
Покинув здание тюрьмы, он сел в машину и поехал к себе домой.
Телефон зазвонил, когда он еще стоял в прихожей. Номер знали только Делла Стрит и Пол Дрейк, поэтому Мейсон поспешно прошел в комнату и взял трубку.
– Слушаю. Пол, это ты?
– Я, мой дорогой Холмс! Надеюсь, на пенсию ты пока еще не собрался?
– Что у тебя опять?
– Сегодняшний день оказался не такой уж и плохой, Перри!
– Да ну? По мне – так хуже не бывает. Все вверх тормашками, но если и завтра…
– Ты поговорил с клиенткой?
– Да, поговорил.
– Как она?
– Плохо, Пол. Рассказала полиции все, чего не следовало. Если их припрет, они ее не пощадят – постараются навесить убийство высшей категории.
– И ничто их не остановит? Почему ты сказал «если их припрет»?
– Потому что Гамильтон Бергер предложил ей сделку – смягчить убийство до непредумышленного в обмен на заявление, что я опускал и поднимал шторку в доме Балларда для того, чтобы подать ей сигнал.
– Как это отразится на тебе?
– Статья за лжесвидетельство и тюремное заключение. Но я так просто не сдамся. Я заставлю их попрыгать на сковородке.
– Как?
– Подведу к тому, что Арлен признается, чего они от нее хотели, – снизить наказание в обмен на нужное заявление. Я выставлю Гамильтона Бергера в таком свете, что всем станет ясно – этот многими уважаемый прокурор готов посмотреть сквозь пальцы даже на первостатейное умышленное
– И ты мог бы доказать?
– Я бы вытащил Бергера к свидетельской стойке, а уж тут ты меня знаешь. Если такое произойдет, я ему просто-напросто не оставлю выбора. Либо он вынужден будет признаться, либо начнет врать.
– При условии, конечно, что девушка сказала правду.
– Но подумай сам, Пол, у них на руках почти классическое заранее спланированное убийство со всеми отягчающими обстоятельствами, и если они сведут его до непредумышленного, то никакого другого подтверждения ее рассказа мне и не нужно.
– Ну ладно, Перри, а теперь послушай хорошие новости. Пари за тобой, я проиграл тебе десять долларов.
– Какие десять долларов?
– Те, что ты поставил на список номеров на листке у Сэккита, если они окажутся номерами банкнотов из числа похищенных.
Мейсон перехватил трубку в другую руку.
– Что? Что ты сейчас сказал?
– Я говорил о списке номеров.
– Откуда ты это узнал?
– Когда мне позвонил Харви Найлз, я рассказал про пленку. Про нашу пленку. Найлз готов биться об заклад, что пленка была в порядке и что фотограф испортил ее у себя в лаборатории. Случайно или нет – неизвестно, но Найлз уверен, что нет. По его словам, кто-то знал, куда мы поехали, и фотографа купили.
– А ты что думаешь?
– Не знаю, Перри. Но дело в том, что Харви вспомнил о последнем кадре на своей предыдущей пленке, помнишь? Ты держал листок в руке, он один раз щелкнул, и пленка кончилась, он стал менять кассеты и тебе уже отдал не старую пленку, а новую. Короче, вернувшись к себе в лабораторию, он эту свою пленку сразу же проявил, и все получилось. Представляешь, тридцать шесть кадров – и ни одного не испорчено? Картинки – хоть сейчас на выставку. Томас-Говард-Сэккит-Прим на пляже в компании соблазнительной Афродиты. Есть, как они обнимаются, целуются и даже то, как он ее обнял в последний раз, когда увидел, что мы приближаемся, и принял нас за полицейских. Тебе тогда показалось, что он засунул ей что-то в купальник, и ты был прав, черт подери! У Найлза это все заснято, и если увеличить как следует, то можно различить в руке Сэккита, в той, которой он обнял ее сзади, что-то белое. Он что-то определенно ей засунул. Различить нетрудно, потому что там голая спина и ничего больше. Купальник почти отсутствует – вырез от плеч и до самой… ну, ты понимаешь.
– И видно, как он что-то ей кладет?
– То-то и оно.
– И видно все номера на последнем кадре?
– Да, Перри.
– Ты их проверил?
– Само собой. И все номера, опубликованные в газете, есть в этом списке на листке Сэккита.
– Значит, листок настоящий.
– Получается, что так.
– Но как Сэккит его достал? Ничего не понимаю.
– В том-то и вопрос, Перри. Сейчас ты можешь поставить всю полицейскую службу с ног на голову, если сообщишь им, что у Сэккита был этот список.