Дело о двойниках
Шрифт:
– Согласен? – спокойно спросил он, не обращая внимания на людей, столпившихся вокруг.
– Пусти, – прохрипел Ньюмор.
– Я задушу тебя, как котенка. Силы, спасибо тебе, у меня хватит.
– Где же полиция? – истерически выкрикнул женский голос. – Он убьет его. Помогите же, мужчины!
Но никто не решался вступиться за поверженного Ньюмора. Все поглядывали с опаской на атлетическую фигуру Арбена. И медленно отходили.
– Видишь? Боятся! Кое-чем я тебе все-таки обязан. Ну?.. – Арбен снова протянул руку к горлу противника. – Я дал тебе достаточно времени подумать.
– Хорошо, – неожиданно
– Гарантии?
– Мое честное слово, – сказал Ньюмор.
– Не пойдет!
– Пусти меня, и поговорим по человечески, – взмолился Ньюмор. – Все равно я в твоих руках.
Арбен расплатился с перепуганным официантом и они вышли в вестибюль. Ньюмор слегка прихрамывал.
– Вот сюда, – указал Арбен на уголок за пыльной пальмой.
– Можно завтра же начать, – Ньюмор не глядел на собеседника. – У тебя машина обклеена пластиком?
– Конечно. Я бы и одежду сделал из пластика, если бы это было возможно. Тогда бы и тебя не пришлось беспокоить.
– Это называется беспокоить, – задумчиво произнес Ньюмор, касаясь пальцем здоровенного синяка на горле.
– Не придирайся. Ты сам виноват, что заставил меня принять крайние меры.
– Лучше всего будет, если ты приедешь завтра прямо ко мне.
– К тебе, голубчик, не проникнешь.
– Я дам пропуск.
Ньюмор полез в карман, вынул узкий блокнот и, набросав несколько слов, вырвал листок и протянул его Арбену, Тот внимательно прочел текст и удовлетворенно кивнул. В углу листка красовался вензель, который – Арбен знал это – раскрывает почти любые двери.
– Сегодня ничего не пей, – сказал Ньюмор, глядя, как Арбен складывает бумажку. – И завтра с утра тоже.
– Даже воды?
– Я имею в виду виски, – пояснил Ньюмор.
– Два месяца уже не пробовал. И запах забыл.
– А раньше, до Альвы, ты, помню, увлекался.
– Потребность исчезла. Желаний нет никаких, все делаю лишь усилием воли. Вообще живу растительной жизнью, как эта вот пальма, – он похлопал ладонью по шершавому стволу.
– Зато стал силен, как буйвол.
– Что толку? Я хочу жить, как все, радоваться и печалиться вместе со всеми. А у меня ощущение рыбы в аквариуме, диковинной рыбы, которую от нечего делать рассматривают любопытные. Временами мне кажется, что и кровь у меня стала холодной, как у рыбы. Счастье, что этот кошмар, наконец, рассеется. Знаешь, – доверительно улыбнулся Арбен, – у меня за это время столько дел накопилось, и все неотложные… Линду не видел целую вечность…
– Ничего, теперь скоро увидишь.
– Забудем прошлое, Ньюм, – сказал Арбен. – Ты мог увлечься, я понимаю и не виню. Я сам, когда ставлю эксперимент, забываю все… И готов не щадить ни себя, ни других. А что касается убытка… Знай: все, что у меня есть, твое.
– Я ничуть не увлекся, – Ньюмор глядел в одну точку. – Только по твоей вине срывается опыт.
– Опыт… – повторил Арбен. – Я знаю, что это за опыт. Арбен в роли подопытного кролика.
– Я это и не скрывал от тебя, когда говорил, что мне нужна информация. Раскрыл карты с самого начала. Ты мог еще тогда отказаться. Надеюсь, теперь я свободен? – Ньюмор отвел в сторону широкий лист пальмы.
– До завтра, –
– Не уеду, не бойся, – сказал Ньюмор, и Арбен понял, что физик не лжет.
Арбен вышел из ресторана окрыленный. До машины он дошагал, ни разу не оглянувшись. Ему так хотелось замедлить шаг, испытать судьбу.
Машина резво взяла с места. Арбен отключил автоводитель и сам сел за руль. Хотелось действовать, дать выход бурлящей энергии. С завтрашнего утра начнет исчезать пелена, отделяющая его от обыкновенных людей.
Занятый мыслями, Арбен вел аппарат машинально, не выбирая дороги. Впрочем, уличными жертвами это не грозило. Роль Арбена как водителя сводилась, пожалуй, только к вращению наполовину бутафорского штурвала. Раньше считалось, что человек, да еще в городской черте, может самостоятельно вести машину. Так было когда-то. А теперь машину в любом случае вели приборы. Локатор нащупывал дорогу, выяснял, нет ли на дороге препятствий и не могут ли они появиться, – будь то машина, выезжающая из переулка, или кошка, перебегающая улицу, и если какое-либо препятствие возникало – срабатывала тормозная система.
Правда, Арбен отключил автоводитель, но и это изменяло немногое. Автоводителю задавалась конечная точка маршрута, и человек, сев за руль, мог по собственному произволу выбирать улицу – и только. Скорость машины, линия движения – все устанавливалось электронной аппаратурой. Этим достигалась безопасность уличного движения. Пассажир мог спешить – это его дело. Он мог опаздывать на важное свидание – это опять-таки его дело. А дело инфраглаза – предотвратить малейшую вероятность катастрофы.
Улица сменяла улицу, новые здания-купола, будто парящие в невесомости, перемежались старыми каменными коробками. Арбен ничего не замечал. Он все еще был полон впечатлений от недавней встречи с Ньюмором. Победа досталась ему с трудом. Конечно, и Ньюмору не просто расстаться с Альвой, в которого он столько вложил. Когда Арбен заберет у него свою информацию, Альва погибнет, это неизбежно. Жаль Ньюмора. Но, с другой стороны, почему Арбен должен рисковать жизнью?
Не доезжая нескольких улиц до универсального магазина «Все для всех», Арбен притормозил. «Безан» подкатил к тротуару и замер. Близился к концу рабочий день, и прохожих было много. Выйти из машины Арбен не решался: в толпе Альве легко затеряться – его можно не заметить до самого последнего момента.
К Арбену вернулись прежние страхи. В каждом прохожем ему чудился Альва. Глупо погибнуть именно сейчас, накануне освобождения. Нужно сделать всего несколько шагов, но каждый может оказаться последним.
Десяток шагов – словно доска, переброшенная через пропасть. Внезапно Арбен увидел знакомое лицо – девушку в форме с фирменным знаком «ВДВ» на рукаве. «ВДВ» означало: «Все для всех». В прошлом году в парке Линда показала Арбену смеющуюся девицу, сидящую на лавке с каким-то морячком, и заметила:
– Работает в нашем отделе. Моя напарница.
За последние два месяца память у Арбена стала почти абсолютной. Он мог без труда припомнить малейшие детали, увиденные двадцать лет назад. Лицо, мельком увиденное когда-то, теперь всплывало в памяти, словно изображение на монете, с которой искусный нумизмат отмыл кислотой слой веков.