Дело о таинственном наследстве
Шрифт:
В больничном морге постарались. Тело тетушки, кроме головы, было полностью скрыто под траурным покрывалом. Лицо побелили, подрумянили, и несчастная старушка стала выглядеть вполне сносно…
Тело, в сопровождении служащего морга, доставили прямо на кладбище. И сейчас тетушка лежала в гробу возле выкопанной могилы на небольшом помосте и терпеливо ждала, пока прощальный ритуал закончится, и ей дадут наконец уйти…
Священник уже заканчивал отпевание, а люди все подходили и подходили. Около гроба, в первом круге, стояли самые близкие: граф Орлов, очень усталый от хлопот и волнений за эти последние дни, с мыслями, чтобы поскорее все закончить,
А Наташа уже плакала. Горько и тихо. Не само событие смерти оплакивала она, это событие никто не в силах отменить, отодвинуть или сделать иным. Нет, она по-детски плакала об улыбчивых морщинках вокруг глаз Феофаны, о теплых пирожках и вишневом варенье, которыми тетушка угощала маленькую Наташу. Об уютных вечерах, когда она доставала альбомы и рассказывала сказочные истории о своей юности, показывая собственные неумелые, но милые акварельки. Кусочек Наташиного уютного быта сейчас отпевал отец Иоаким, и это было неисправимо, и от этого было страшно.
Тихим Наташиным слезам вторила Ольга. Ей было ужасно страшно смотреть на мертвое Феофанино лицо. Она держала за руку мать, и крупные слезы часто-часто катились сквозь густые ресницы крепко, до боли, зажмуренных глаз.
Софья Павловна стояла во втором круге, в потрясающем шелковом черном платье с бордовой розой, заколотой на воротнике вместо брошки. Однако лицо ее явно проигрывало столь шикарному наряду: оно выглядело каким-то мелким и стертым. Софья наблюдала за графом и Наташей, и по тому, как они обменивались взглядами, по тому, как Орлов иногда легонько, почти незаметно для окружающих касался Наташиной руки, она поняла, что все, совершенно все кончено. Несколько раз она уже укололась о проклятую розу – руки непроизвольно тянулись к стиснутому от подавляемых слез горлу. «Весьма нервический жест», – как заметил доктор Никольский, стоя рядом.
Он был бодр и внимателен. Не погружался, как другие, в глубь своих печальных дум и смотрел на все происходящее почти как на деловую операцию. Даже чуть нетерпеливо посмотрел на часы, а затем кинул взгляд в сторону могильщиков, которые почтительно стояли поодаль, запрятав орудия своего скорбного труда за спину. «Ну вот, – подумал он. – Скоро Феофану Ивановну с почестями закопают, и можно будет хоть немного передохнуть от всей этой крайне неприятной истории».
Наконец, последнее «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» прозвучало. Могильщики встрепенулись. Граф и доктор одновременно огляделись, не хочет ли кто-нибудь держать речь, но таковых не оказалось, люди, окружившую могилу, стояли тихо, опустив головы.
В задних рядах, правда, раздавались перешептывания тех, кто вчера с великой тщательностию разглаживал манжеты и платочки:
«А вон барышня Наталья с графом почти рядом стоит, и отец посередке – значит, и до свадьбы недалеко…»
«Да, да, вот похоронят сейчас старушку, потом и за свадебку, может, в этом же доме и поселятся…»
«Ну, может и в этом, а может, и в столицу переедут, что им в нашей глуши-то, денег у графа и так было достаточно, а сейчас, поговаривают, все наследство тетушкино его стало…»
«Да нет, милейший, вон видите, старичок такой мнущийся стоит, ему половина денег досталась… родственник какой-то…»
В эту мирную переброску фразами встряло истеричное шипение какой-то дамы:
«Да не поженятся они, ведь Феофану Ивановну убили! Может, кто из близких и убил. Вон следователь – вот этот тучный, смотрите, как глядит!»
Жадная галерка вытянула шеи на Аркадия Арсеньевича, который занял важную стратегическую позицию около плеча отца Иоакима.
Вся толпа была как на ладони, и следователь очень психологично, насупив брови, в нее вглядывался. Ничего необычного пока, однако, не случилось. Но Аркадий Арсеньевич ждал… Самого надрывного момента. Когда тело будут опускать в могилу. Вот тут-то и может произойти интересное… Родственники понимают, что все, что уже никогда они не увидят этого человека ни живым, ни мертвым, то есть это уже окончательно все. И за осознанием этого факта обычно следует самый искренний, самый тяжелый момент горя и прощания. Ну, а если и преступник тут присутствует, то, как рассуждал Аркадий Арсеньевич, мысли будут те же самые, что, мол, все – погребена его жертва, и как бы и концы в воду, то есть у него непроизвольно должно возникнуть ощущение некой законченности, эйфории от того, что дело кончено и похоронено. Иллюзорность все это, конечно, но реакция будет именно такой, и ее, как считал следователь, уж он-то уловит всенепременнейше.
Присутствующие по одному начали подходить к гробу и прощаться… Кто-то что-то произносил коротко, но самое сокровенное было в мыслях:
«Милая тетушка, такая немирная смерть, но пусть там за такое мученичество тебе будет хорошо…»
«Спасибо тебе, я очень люблю тебя, покойся с миром…»
«Нелепость, проклятая ошибка, ну упокойся с миром, невинная душа…»
«Авось, Феофана Ивановна, встретимся в раю и погуляем по зеленой травке…»
«Эх… горе, горе, не дали своей смертью умереть, и оставалось-то, наверное, годика два, пусть земля будет пухом…»
«Ох, нехорошо мне, смотрит прямо сквозь закрытые веки, зачем смотрит, уж поскорее бы закрыли, засыпали, страшно-то как мне, мука, нехорошо…»
Почтительно придвинулись могильщики, и люди расступились, давая дорогу печальным работникам. Они подняли крышку и стали аккуратно опускать на гроб. Психологический глаз Аркадия Арсеньевича стал вострым-вострым.
Кто-то легонько дернул Наташу за рукав. Она, осторожно повернувшись, зашептала на Васю:
– Ну что же ты, Феофану Ивановну опускать сейчас будут, вон уже и крышку кладут… Нога, да?
– Угу, – кивнул Василий. – Отец должен был подвезти, да срочный заказ – вот пешком и добирался.
Он широко перекрестился, глядя как могильщики ловко и почти бесшумно заколачивают гроб.
– Ох, грехи наши тяжкие, – пробормотал, – и опять перекрестился. Поднял глаза, чтобы посмотреть на публику, пока гроб не начали опускать.
В тонких кровавых прожилках глаза напротив смотрели на него с таким ужасом, что юноша отшатнулся как от удара.
– Ты чего! – зашипела Наташа – Василий в своем движении сильно придавил ей ногу.
Тот не отвечал, а с полуоткрытым ртом смотрел по другую сторону могилы, на человека напротив себя. А тот тоже отшатнулся, даже сделал попытку ввинтиться в толпу позади себя, но толпа не дала, да и граф поддержал за локоток. Сердце опять вдруг прихватило, до тошноты, до зелени перед глазами. От ужаса тело покрылось мелкими мурашками, которые почему-то превращались в капли жгучего пота.
– Наташа! – Василий опять дергал Наташин рукав, не отрывая взгляда от человека.
– Ну что? – сердито спросила она: Василий грубо нарушал ее умиротворенное печальное состояние.