Шрифт:
1
— Женщины, они и после революции бабы, — решил товарищ Оболикшто, прочитав третью за неделю записку о происках некоего мазурика. Мазурик звал себя волхвом Дорошкой, жил подаянием и гадал на прошлое, настоящее и будущее. За гадание не брал ни гроша, только сухари, если кто даст, но нагадывал такое, что женщины — а обращались к Дорошке преимущественно они — уходили в расстройстве или в восторге, но обязательно и твердо веря, что все, сказанное волхвом, есть истина. Отсюда и скандалы в семьях. Мужья сначала гневались, потом пытались словом и делом образумить жен, а под конец в отчаянии писали записки товарищу Оболикшто с требованием разоблачить и наказать. Все бы ничего, только и жены и мужья жили за кремлевскою стеной и были видными и выдающимися деятелями, а один так даже вождем, хорошо, хоть не из самых главных. Но
Товарищ Оболикшто оборвал думу. Этак сам не заметишь, как впадешь в мелкобуржуазный пессимизм, а пессимизм, что гниль или ржа, все портит. Незаметно, тихонько, а глядишь — перед тобой уже не боец революции, а так… человек в очках. То есть против очков товарищ Оболикшто ничего не имел, если зрение ослабло, отчего ж и очками не попользоваться, но вот то, что прилагалось к очкам — шляпа, бородка, «будьте любезны» и, особенно, «естественные права гражданина» — недолюбливал. Ему пришлось посидеть на одном совещании, где долго, нудно и непонятно говорили об электрическом социализме, и главными были эти — в очках, с бородками и правами гражданина. Про права они не говорили, но даром, что ли, товарищ Оболикшто в партии с пятого года? Нагляделся на сочувствующую интеллигенцию, насквозь видит. То есть душой они за народ, что правда, то правда, но за народ выдуманный, вычитанный из книжек, написанных такими же сочувствующими в очках. Там у них все добренькие, как сахар в меду, и стоит очкастому сочувствующему помочь мужику на пятачок, так мужик в ответ непременно жизнь положит за други в очках.
Так не бывает. Но не в этом дело, очкастые говорили в тот раз не о мужике, а об электричестве, что нужно побольше заводов электричества настроить, электростанций. То правильно, строить нужно. Но строить нужно строгостью, под конвоем, а не гражданскими правами.
Ладно, будут указания насчет электростанций, тогда и посмотрим, пойдет их мужик строить с песнями, или как. Сегодня другая забота: волхв Дорошка. Волхв — это вроде чухны, кажется. Или из Волхова? По-настоящему этим должна даже не Чека заниматься, а кремлевская охрана. Политика — первое, Кремль — второе. Зачем МУСу на кол лезть? Но волхв Дорошка живет в городе, и вообще… дело деликатное. Лучше бы без Чека обойтись. Волхва-то они бы распотрошили мигом, так ведь найти нужно. А кремлевских жен потрошить не положено. Нет такого указания. Значит, что? Значит, вспоминают товарища Оболикшто. Товарищ Оболикшто все может и все умеет. Особенно работать с людьми. Люди у товарища Оболикшто спать не будут, есть не будут, пока не выполнят порученное задание. Придется — с бандой схлестнутся, пуль не боясь, вот каких людей подобрал и вырастил товарищ Оболикшто. Подход — вот точное слово. Нужный революционный подход. Кому поручить это дело? Другой бы взял того, кто посвободнее, приказал бы построже — и ждал результата. Товарищ Оболикшто прежде, чем приказывать, думает, сумеет ли подчиненный выполнить приказ. Тогда и строгость помогает, и душевный разговор, по всякому случается. В итоге преступник наказан по законам революции, сотрудник исполняется верою в свои силы, а товарищ Оболикшто… ну, товарищу Оболикшто только и нужно, чтобы дело двигалось вперед без помех.
Вот и сейчас — сотрудников он знает, и потому знает, кто не подведет. Есть один, словно нарочно для такого дела созданный, Александр Арехин.
Нарочно созданный Александр Арехин тем временем пошел слоном… Ход хороший, потому что простой. Истина это простота, простота истинна — вот то, что мы знаем на земле, вот все, что нам требуется знать.
Первокатегорник Вороновский задумался ненадолго, простоту хода оценил, остановил часы и протянул руку, поздравляя с победой.
Если бы можно было останавливать не часы, а время…
Арехин поговорил с судьей о следующем туре, оглянул зал.
Зал для игры был полутемным — таким, каким он любил. Время вечернее, все игроки пришли на игру после службы, каждый со своею свечой на случай перебоя с электричеством. Перебой случился, и свечи потихоньку догорали.
Да. Это вам не Карлсбад. Но проводить в Карлсбаде лично-командный чемпионат работников красных учреждений в ближайшее время вряд ли удастся. Мировая революция понуканий не терпела. Не созрели, значит, условия в Карлсбаде.
Игроки сидели в пальто, в шубах — у кого остались, один он в кожанке и при маузере — том самом, наградном. Это требовалось для дела: чемпионат был детищем Кюзи Берзиньша. Кюзя доставал пайки для игроков, добился, чтобы участников в дни игр отпускали со службы после полудня, опять же — помещение и призы. Следовало держать марку, поскольку играл Арехин от МУС-Чека, спортивного объединения двух организаций, созданного на время турнира. А раз Чека — то как же без кожанки и маузера? И для сомневающихся соответсвующий сигнал: раз уж Чека поддержало шахматы, значит остальным учреждением саботировать мероприятие никак нельзя, напротив, красное учреждение без собственного шахматного турнира обойтись не может. Спросят, и еще как спросят. Вон тот, в кожанке, при маузере и спросит.
Темным, холодным коридором он прошел к выходу. Никто за ним не последовал, не спрашивал мнения о сыгранной партии, не просил надписать афишку турнира — да и не было ее, афишки. С другой стороны, был бы он в цивильной одежде, может, и подошли бы. А то — с маузером на игру ходит. Поди, выиграй у такого — к стенке поставит, и весь разговор. Среди шахматистов первой категори, пожалуй, слух не поползет, а вот шахматисты третьей или четвертой уже разнесли по Москве версию. А учитывая, что последних много больше, нежели первых, и текстов партий нигде не публикуют, не удивительно, что соперники играют против него скованно, заранее обрекая себя на поражение. Пользы от таких турниров чуть — для него. Но ведь есть и другие щахматисты. Нужно подумать и о них. Если Кюзя старается, то уж Арехину манкировать турниром никак нельзя. Пусть смотрят на шахматиста с именным маузером и получают после каждого тура паек участника — небольшой, но дома встретят приветливо. Кормилец пришел, а не бездельник.
Арехин прошел длинным пустым коридором. Ни корреспондентов, ни въедливых знатоков, ни любопытствующей публики. Никого.
Он вышел из подъезда бывшего Приюта Иерусалимских Паломников, ныне же Дома Пролетарской Мысли. Фонарь не горел. Стареющий месяц светил вполсилы, но Трошин мигом углядел Арехина, и через несколько секунд Фоб и Дейм уже били копытами о мостовую. Мартовский снег еще держался, но скоро, скоро придется менять сани на дутики.
Пока он устраивался, вышли еще двое. Свои же братья-шахматисты. Молча смотрели вслед, и лишь потом заговорили — негромко, вполголоса. Скрип полозьев, свист ветра, топот копыт не помешали услышать очередное «продался большевикам, и как удачно продался». Ну-ну. Иуду в спину пускали не впервой, но всегда шопотом, в уверенности, что не услышит. Разве они виноваты, что Арехин слышит? Что ж их теперь, на дуэль вызывать, через платок стреляться? Да не станут они стреляться. И повод глупый. Какой же он Иуда? Иуда пешком ходил, маузера на виду не носил, и пары браунингов-спесиаль в потайных карманах тоже, оттого и был повешен. Нежелательных свидетелей устраняют, не так ли? Его, пожалуй, тоже захотят устранить. Но не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. Это если брать в расчет власть. А так, конечно, желающих много. Да за один выезд собственный на клочки бы порвали, кабы не боялись. Хотя порой отчаянные головы и находятся. Клуб самоубийц Фоба и Дейма.
Нет, Иудой Искариотом Арехин себя не чувствовал совершенно. Какой же Иуда без Иисуса? Самодержавие в роли мессии? Даже не грустно. Вот Иудой Маккавеем — другое дело, на Маккавая он согласен. А в спину шипят только пресмыкающиеся. По свойству натуры.
Трошин привез в МУС. Конечно, можно было бы и домой, но что ему делать дома? Фройлян Рюэгг выехала с делегацией в Гельсингфорс, разбирать нынешнюю партию нет смысла — соперник сделал грубую ошибку на восьмом ходу, все остальное свелось к тому, чтобы показать сопернику, насколько сильно тот ошибся. Почитать последнюю книгу господина Уэллса, любезно присланную автором? Так ее выпросил на три дня Ленин, через которого, собственно, и была передана книга. Поэтому оставалось одно — выйти на службу. Дело обязательно найдется.
И оно нашлось.
2
— Как раз для вас, Александр Александрович, — товарищ Оболикшто был мягок и убедителен. А ведь мог бы просто приказать. — За стены Кремля кому ж и идти? А если кто и пойдет, пустят ли? А пустят, так растеряется человек, не зная ни людей, ни места. Во-вторых, уж больно заверчено дело, тайна на тайне. Откуда этому Дорошке знать про жизнь вождей такое, что и жена не знает? Я думаю, что он — шпик, провокатор, агент охранки еще с царских годов, ну, а вдруг дело в другом? Здесь деликатность требуется, ум, проницательность. И, наконец, нам это дело поручили, так сказать, доверяя. Чека не доверили, кремлевским не доверили, а нам — доверяют. Сами понимаете, отмахнуться никак невозможно. Ум, душа, чистые руки и вообще… Ваше это дело, Александр Александрович.