Дело о золотой маске
Шрифт:
— Нет. Зачем? При имении определенных знаний его можно легко сформулировать.
— Ну надо же! — развеселился Дракаретт. — Простолюдье уже учат правилам начертания заклятий.
Итен скрипнул зубами, вызвав новый приступ смеха.
— Так вот, инспектор. Зайдя в лес, я не стану прикладывать усилий для того, чтобы извести всех комаров, но те, которые позарятся на мою драгоценную кровь подохнут. Думаю, аналогия ясна?
— Более чем, — заверил Итен. — Вот только комары неразумны.
— С точки зрения человека, несомненно. Люди в принципе полагают разумными лишь тех, взаимодействие
Итен кивнул.
— Вот и отлично. Будем считать, я объяснил свое видение мира.
— Что не означает, будто я с согласен с ним.
Дракаретт повел плечом.
— Неинтересно, согласен ты или нет. Просто имей в виду, что я терпеть не могу проповедей о всепрощении и мразелюбии. Я не собираюсь считать жизнь паразита, будь то человек, инорасец, выходец из любого иного мира или вида, равной собственной; и не намерен оберегать ее в том случае, если она мешает лично мне. Сейчас мне мешает тварь, едва не разнесшая мой особняк во время маскарада, а значит, я помогу тебе обезвредить ее.
— Я понял, — сказал Итен. — И меня это устраивает вполне.
* * *
Сон пришел странный. Муторный уже тем, что Итен никак не мог осознать себя спящим. Он то проваливался на более глубокие пласты тонкого мира, погружаясь в небытие, то всплывал почти к самому пробуждению, осознавал себя, но не мог поменять даже самой мелкой детали.
Итен сидел на песчаной дюне. Шагах в десяти от него плескался океан. Временами из него выпрыгивали и с шумом падали в воду юркие розовые дельфины, а однажды вылетела манта и, медленно помахивая черными треугольными крыльями, унеслась куда-то к крупным низким звездам: зеленоватым, оранжевым, сиренево-фиолетовым. Впрочем, Итен отметил это мельком, сейчас он был всецело поглощен неимоверно важным занятием: таращился на ромашку, выросшую у его ног, и чуть ли не вечность пытался поменять окрас ее сердцевины с ядовито-зеленого на привычный желтый. Перекрасить цветок в синий или пурпурный получалось без усилий, в желтый с белыми лепестками — хоть расшибись, а не выходило.
— Страдаешь? — черный силуэт, взявшийся невесть откуда, на пару мгновений закрыл сиреневое светило, не напоминавшее ни солнца, ни луны, но дающее достаточно света.
— Угу. Дурью маюсь, — согласился Итен и лишь затем посмотрел на пришедшего.
Представитель высокого рода хамилио. Брат, либо иной родич одной знакомой ему дамы-рептилии, служащей Дракаретту. Некогда самый дорого оплачиваемый наемный убийца Гранвиля, посчитавший Итена личным врагом. Возможно оттого, что он смешал личное отношение с работой, и нашел свою гибель.
В свое время убийца заставил понервничать весь ООМП, но сейчас не вызвал никаких отрицательных эмоций. Скорее, его присутствие даже радовало. Итену порядком надоели попытки взять собственное сновидение под контроль.
— Я присяду? — поинтересовался хамилио и, не дожидаясь дозволения, опустился на песок, скрестив ноги.
Итен покосился на бледно-серую кисть, сильно контрастирующую с золотыми и оранжевыми песчинками, и ухмыльнулся.
— Не стоило скрывать свою внешность за таким видом, — заметил он.
Хамилио — особая семья рептилий, идеально умеющая скрываться. Невидимые убийцы и шпионы, когда им нужно. Однако природная способность к мимикрии работала и тогда, когда они не желали чем-то отличаться от прочих людей и нелюдей. Не всякий рассмотрит разницу, но у Итена глаз был, как говорится, наметан. Представители семьи хамилио никогда не были контрастны. Если они надевали алую одежду, то и их кожа выглядела покрасневшей. Если вставали напротив синей стены, то сильно бледнели. А вот у собеседника, напросившегося в компанию, рука не только не пожелтела на фоне песка, но еще больше посерела, стала почти чугунного цвета.
Значит, за маской скрывался некто иной. И оплошность он допустил либо из-за невнимательности, либо специально.
— Разве могло быть хоть что-то лучше вида поверженного противника? — спросил он нарочито мягко. — Ты, победивший его однажды, не испытываешь ненависти и страха, расслаблен, спокоен и расположен к беседе. Предстань же я перед тобой в своем ином виде, мог бы встревожиться. Тревоги же в этом мире пагубно влияют на людей.
— Вплоть до пробуждения, — в тон ему сказал Итен.
Он медленно отходил от мысли, будто навыдумывал себе собеседника. Память, порой, находила явственные воплощения в тонком мире. Во снах, в реальности находясь перед проблемой выбора, удавалось разговаривать с самим же собой как с совершенно посторонним человеком, принимая его аргументы, высказывая свои. Итен не помнил уже, кто сказал, что истина рожается в диалоге, был ли то философ их мира, либо какого иного, но, если бы мог, то непременно пожал ему руку. Вот только, похоже, нынешний случай к нему самому не имел отношения, являлся тем самым: одним на миллион.
Очень сложно, пребывая в сновидении, встретить разумного аборигена. Это не означает, будто таких нет, просто сущности, населявшие тонкий мир, липли к людям в основном, чтобы пожрать. Само собой, они являлись мелкими паразитами, реже — хищниками. Необычным личностям иногда удавалось привлечь внимание полуразумных существ. Обладавшие же интеллектом, обходили сновидцев дцатой дорогой, не желая связываться.
— Люди — не особенно приятные собеседники, — вторил его мыслям хамилио, которого все сильнее хотелось звать просто гостем. — Тех, кто осознает себя полностью, погружаясь в сон, можно пересчитать по пальцам, да и они время от времени замирают, проваливаясь в забытье. Представь: говоришь ты с кем-то и вдруг он умолкает на середине слова и устремляет взгляд в точку перед собой. Приятно?