Дело об избиении младенцев

Воробьев Андрей

Щучкин захрипел, замахал руками и вдруг, подскочив к окну, раскрыл его и лег животом на подоконник. Там он что-то совершил, частично заглушенное шумом транспорта и вернулся к собеседнику, вытирая рот рукавом костюма.

— Легче? — Участливо осведомился Игорь Борисович.

— Да, — спокойным и уже почти не дрожащим голосом ответил Щучкин, — я принимаю ваше предложение.

— Ну, вот и хорошо. На каждый материал вам будет выделяться двести долларов. Оплачивайте работу целиком или постранично, берите себе остаток или доплачивайте журналистам из своего кармана — это меня не интересует. Материалы должны появляться в срок и именно в той тональности, которую я указал. Разумеется, кто бы вас не спрашивал о заказчике кампании,

идет ли речь о дружеской попойке или зале суда, вы должны придумать любую легенду, но не пытаться нарисовать заочно мой портрет. Единственное последствие такого опрометчивого поступка: я объявлю наш негласный договор расторгнутым со всеми вытекающими последствиями. Какие-нибудь вопросы есть?

— Скажите, а кроме денег…

— Не слишком ли много вопросов? — Перебил собеседника Игорь Борисович.

— Не слишком… То есть, вообще-то много, но я не могу не спросить. Я смогу получить от вас эти записи?

— Конечно, кассету вы получите.

— Я буду признателен и благодарен.

— Не стоит благодарности. Одну кассету на память мы вам подарим, но подлинник нам еще пригодится.

— Зачем?

— Зачем нам подлинник? — Игорь Борисович удивленно посмотрел на Щучкина, как курильщик, которого спросили: зачем ему зажигалка?

— Нет, зачем вы ходите подарить мне эту кассету?

— Взгляд со стороны. Не стоит недооценивать самое простое и проверенное средство самоконтроля. Может вам пойдет на пользу. Впрочем, наш разговор затянулся. Предлагаю его завершить. В этом пакете — материалы для первых пяти статей и тысяча долларов. Рекомендую начать размещение уже с завтрашнего дня. Успехов.

Игорь Борисович вынул из дипломата пакет, передал Щучкину и ушел. Андриан сидел в кресле, шевелил испачканными губами и комкал в левой руке что-то мягкое. Что же это такое? Ах, да, недоеденные маслины. Щучкин сунул одну из них в рот, помусолил и выплюнул. Чего их сейчас жевать-то, хмель и так прошел.

* * *

Сотрудники «Транскросса» боязливо бродили по коридорам, стараясь не глядеть друг на друга. Так бывает в час, когда у начальства большие неприятности. На этот раз все было именно так. Контракт с Джексоном сорвался. Правильнее сказать, он почти сорвался, но сомнений уже не оставалось: фирму постигла катастрофа.

Нина, финансовый директор Филимонов, главный бухгалтер Алексей Степанович и веселый менеджер Вася сидели в главном кабинете, глядя в окно или на стены. Говорить ничего не хотелось, потому что все уже было сказано.

Пятнадцать машин с аппаратурой стояли на Выборгской таможне. Правильнее сказать, с аппаратурой было четырнадцать большегрузов, последний же заполняла всякая дребедень, большую часть которой составляла вегетарианская снедь. Из-за этих-то фруктов и овсяных хлопьев и произошла катастрофа. Злосчастная машина потребовалась в самый последний момент, поэтому она не попала в сопроводительные документы. Таможня могла пропустить весь караван. Могла задержать лишнюю машину. Однако произошел худший вариант: тонны сценического оборудования стояли на границе из-за ящиков с манго и грушами.

Вася только что вернулся из Выборга. У него тряслись руки, ибо машину он вел сам: любой шофер бы отказался гнать с такой скоростью.

— Сволочи, — сказал он с порога, — даже разговаривать не хотят. Будто фуру с прокисшим пивом задержали. Я объяснял ему — мировой скандал, певец же известный. А он: «Мне Кобзон больше нравится». Таможне без разницы, что в машине: аппаратура или кубатура. Документы должны быть оформлены как надо. Сегодня пятница. До понедельника постоят, а там — разберемся. Я и так, и этак пробовал — ничего не получилось. А один товарищ мне негромко сказал: покойный Анатолий Семенович нас уважал, и мы его уважали. Зачем же было традицию нарушать?

Нина намек поняла легко. Прежний хозяин «Транскросса» знал, как обходиться с чиновниками. Нина

всегда удивлялась: почему на великолепных загородных приемах ее отца столько нудных гостей, которые не только не могли поддержать нормальную беседу, но даже толком напиться. Эти унылые дяди даже про кабанью охоту рассказывали, будто вели отчет об успешной конференции партхозактива. Между тем, Анатолий Семенович время от времени отводил этих зануд в свой кабинет или беседку, где долго общался с каждым, пил коньяк, специально доставлявшийся ему с Ереванского завода. Нина не знала, ограничивалось ли дело одним гостеприимством, или чиновные посетители получали какие-нибудь сувениры. Однако, одно можно было сказать точно: и прокуратура, и налоговая полиция, и таможня и многие другие серьезные службы ценили «Транскросс», поэтому проблем у фирмы не было. Вступив в права наследования, Нина задумалась: не следовало бы ей возобновить такие полезные приемы? Однако потом она оказалась в больнице, Митя отнимал все свободное время и было не до вечеринок. Не дело матери с младенцем на руках устраивать балы. А если бы младенца не было? Положа руку на сердце, Нина говорила себе: она все равно не смогла бы продолжать отцовскую политику. Звонить какому-нибудь Ивану Ивановичу, врать, как хочет его видеть. Этот тертый калач с первой фразы поймет, насколько она хочет его видеть, слышать и обонять. Рано или поздно врать во имя процветания фирмы она бы научилась, но пока еще не умела.

Теперь надо было принимать оперативные меры. Но кому этим заниматься? Талантливый молодой менеджер Вася был полным профаном в старой доброй русской игре «Дай на лапу». Его пара робких попыток договориться на таможне ни к чему не привела. Конечно, в сферу его проблем договаривание не входило. Этим занимался начальник охраны Петренко, временно назначенный еще Даутовым, в то время как Нина с Нертовым скрывались на Лазурном берегу от бандитов. Как известно, не бывает более постоянного, чем временное. Так что, Петренко до сих пор работал на фирму. В офисе его не было с утра, а дома почему-то никто не поднимал трубку. Филимонов несколько раз позвонил в Смольный — авось знакомые чиновники что-нибудь, да посоветуют. Однако никого на месте не оказалось. Тогда Филимонов напрямую связался с Выборгской таможней. Говорил он минуты три. Когда финансовый директор отключил трубу, его обычно унылая физиономия стала особенно печальной.

— Они не хотят говорить. Только через Москву. Единственное что посоветовали — не раньше понедельника.

На этот раз труба запиликала у Васи. Тот, по привычке вышел в коридор и вернулся через минуту.

— Сколько сейчас?

— Без двадцати семь.

— В девять продюсер Менькевич начинает пресс-конференцию, чтобы объяснить, почему концерт не состоится.

— Может их хоть гласностью продерет? — Воскликнул Филимонов.

Вася удивленно посмотрел на него.

— Какая разница, продерет их или не продерет? Даже если таможня усовестится и пропустит их сегодня ночью, мы окажемся в полном, извините, Нина Анатольвна, в полном дупле. Ладно, за эти два дня по неустойке мы заплатим триста тысяч долларов. Но какая нам реклама? Ведь все сорвалось только по нашей вине. Придется поискать, кто нам теперь маргарин возить доверит.

— Может мне самой выступить на пресс-конференции? — Предложила Нина.

— А толку? Говорить, как мы обалдели, узнав о доверии, оказанном нам Джексоном, и забыли оформить лишнюю бумажку? Лучше не позориться… Или вы хотите выступить перед публикой?

— Нина Анатольевна, — Робко начала появившаяся на пороге секретарша. — Вам звонит господин Царев…

— Сейчас не до царевых-чморевых. — Отмахнулся Вася.

В первую минуту Нина, напрочь забывшая о том, что Сергей Борисович собирался позвонить этим вечером, подумала точно так же: не до него. Но, обиженная Васей, который, кстати, сам и придумал авантюру с Джексоном, Нина решила показать, кто здесь хозяин.