Дело огня
Шрифт:
Кэйноскэ почувствовал, как лицо заливает жар. Янаги-я — агэя [63] недалеко от квартала Симабара — излюбленное место кутежей офицеров-ополченцев. Дорогое заведение, просторный дом, где в нижних этажах комнаты для трапезы и танцев, а в верхних — гостевые покои, где можно уединиться с девицей или… или не с девицей. В сердце на миг затеплилась надежда: а вдруг…? Вдруг в Янаги-я придет и сам фукутё, и тогда, может быть…?
Склонившись пониже, чтобы Хидзиката не видел предательского румянца, юноша спрятал награду на груди.
63
Агэ-я — дом свиданий. Люди с положением в обществе находили неудобным посещать веселые кварталы, и предпочитали вызывать девиц в агэ-я.
— Ты шутишь, что ли? — Сайто фыркнул.
— Я угощаю, — смиренно опустил глаза Ямадзаки.
— Ты? — в отряде всем было хорошо известно, что глава шпионов скуповат, веселиться предпочитает на дармовщинку, и даже в складчине участвует только если отвертеться совсем уж никак нельзя. И он-то угощает? И не где-нибудь, а в Янаги-я?
— Ну, не я, а господин фукутё, — тихо признался Ямадзаки. — Но об этом — никому.
Он вздохнул и добавил:
— Ты сам виноват. Зачем сказал Хидзикате, что мальчишка к нему неровно дышит?
— А что, не надо было? — удивился Сайто.
— Не надо, — убежденно сказал Ямадзаки. — Хидзиката теперь места себе не находит, все придумывает что-то, лишь бы с ним наедине не оставаться.
Сайто засмеялся.
— Только не говори, что он боится за свой зад.
— Он не хочет, чтоб разговоры пошли. Ему это без надобности. — Ямадзаки поерзал. — И зачем только люди этим занимаются, я не понимаю!
— Да по-разному, — пожал плечами Сайто. — Купцы, например, если по торговым делам надолго в другой город едут, а на девок или временную жену тратиться жаль — берут молодого слугу. Жена ревновать не станет, забеременеть парень не может, и в деле подспорье, и в постели тепло. Или где женщин просто нет — монахи, к примеру, солдаты на гарнизонной службе… в тюрьме опять же… — Сайто поймал себя на том, что сжимает кулак и расслабил руку, Ямадзаки не заметил. — Есть и такие, кто просто ненавидит женщин. Сдается мне, наш Миура из этих, и вся затея фукутё — пустая трата времени.
Ямадзаки раскрыл глаза шире винных чашечек.
— Женщин? За что?
Сайто пожал плечами.
— Была бы ненависть, а чем ее оправдать — всегда сыщется при желании. И слабые-де они, и трусливые, и лживые, и глупые, и местечко у них рыбой воняет…
— А задницы что, сандалом пахнут? — изумился Ямадзаки. Сайто покачал головой. Ямадзаки не понимал. Да и сам он понимал с трудом, хотя и слышал все эти резоны о низости и лживости женщин, так сказать, из первых уст. «Подросток без старшего любовника — все равно что женщина без мужа… Отдавать свою жизнь во имя другого человека — вот основной принцип мужеложства». Но конечном счете все свелось к тому, что ты — сын простого асигару, а он — хатамото, поэтому задницу подставляешь именно ты. В случае чего ведь можно попросту пустить слух, что тебя уже имели, и тебе останется только убить себя от позора.
Как удобно быть негодяем в этом мире — жертва сама избавляет тебя от хлопот. Господин хатамото, видать, настолько привык к такому положению дел, что и помыслить не мог самозащите, когда Сайто выхватил меч. Так и помер с изумленным лицом…
Похоже, голову Миуры начинили тем же навозом, что и голову покойного, но Сайто не собирался уточнять. К мужеложцам он относился в общем равнодушно — работая охранником, каких только причуд не насмотришься. Приставать к нему скоро перестали — едва из щуплого подростка он вытянулся в долговязого костлявого детину, как желающие отдавать во имя его жизнь (или чтобы он отдавал — поди разбери этих любителей вакасюдо) тут же куда-то все испарились. В сумеречном мире, из которого его вырвал Кондо, все было грязнее и честнее: красивый мальчик считался такой же законной добычей, как и трактирная девка, если не мог себя защитить. Там не прикрывались писаниями Ихара и Ямамото: юные прелести покупали или брали силой, грубо и без затей. Сначала мальчики плакали, потом либо вешались, либо привыкали извлекать выгоду из своего положения и начинали вести себя как те же девки: лгали, льстили, заставляли ревновать и стравливали любовников… Слабый пускает в ход свое единственное оружие, хитрость. Каждый выживает как может, не стоит его за это осуждать. К слабым просто нельзя поворачиваться спиной, вот и все.
— Дело не в том, что как пахнет, я же сказал. Они хотят мужчин, женщины тоже хотят мужчин, вот и придумывают и те, и те, как уязвить друг друга поядовитей.
— Ага, — Ямадзки покивал. Простое объяснение его устроило. — А как ты догадался, что он влюблен в фукутё? Его ведь обхаживает Адати, да и Такэда слюнки пускает… По правде говоря, я думал, что он фукутё ненавидит.
— Да нет, он бесится, что Хидзиката его в упор не замечает. А что касается Адати, подумай сам: если не смотреть, что у него рожа как доской сплющена, то телосложением он здорово похож на нашего фукутё, и зовут его — Тосиро.
Сайто снова фыркнул. Обескураженность Хидзикаты смешила его. Это же надо выдумать — послать Ямадзаки с парнем в агэ-я, чтобы наставить его там на путь истинный. И для прикрытия велел взять Тодо и Сайто — якобы желающего отпраздновать свое выздоровление.
Сайто подбросил на ладони связку монет, принесенную Ямадзаки.
— Ладно. Я и в самом деле не прочь выпить.
— На мне была надета кольчуга, — улыбнулся господин дайнагон Аоки. — Вот почему я остался жив. Не все придворные, знаешь ли, изнеженные трусы.
Асахина низко поклонился. Объяснение не удовлетворило его — своими глазами он видел, как Окита ударил дайнагона, и знал, что кольчуга от таких ударов не спасает.
Но другого объяснения, он понимал это, не будет. Равно как и ответа на вопрос «что вы делали той ночью в святилище». Дайнагон снизошел до ответа — это само по себе небольшое чудо. Большего нельзя не то что требовать — даже просить.
— Ну, оставим в стороне мою скромную персону, — дайнагон взмахнул веером. — Поговорим лучше о тебе. Господин Сакума убит, господин Кацура пропал, Тёсю императорским эдиктом провозгласили мятежным ханом и сёгун намерен послать туда войска, домой вернуться ты не можешь. Я предлагаю тебе служить в моей охране.
Асахина поклонился в пол. Кланяться господину Аоки было одновременно тяжело и легко. Легко — потому что какая-то сила давила на плечи в его присутствии. Тяжело — потому что в груди словно бунтовало что-то против этой силы.
— С вашего позволения, — сказал он, — сей человек желал бы все же отправиться в Тёсю. Там будет война, и покинуть в беде друзей для меня невозможно…
— Неправда, — господин Аоки склонил голову набок. — Тебе вовсе не хочется в Тёсю. Ты очень недоволен тем, что твои соратники учинили в городе. Ты не уверен в том, что готов разделить их цели.
— Все это так, — Тэнкэн не поднимал глаз, слишком много мог дайнагон прочесть по ним. — Но сейчас им угрожает война с четырех сторон, и мой долг — быть там.
— Долг? — в жаркой комнате стало отчего-то холоднее. — Какой долг? Ты нарушил свой долг перед отцом, когда покинул дом. Нарушил долг перед господином, покинув хан. Долг перед государем состоит в том, чтобы защищать его, а Тёсю теперь — враг императора. Какой долг может связывать тебя с Тёсю?
Тэнкэн сжал кулаки.
— Господин Кацура — мой благодетель, — тихо сказал он. — Господин Сакума был моим благодетелем, а Каваками убил его. Я должен найти Каваками и отомстить за смерть господина Сакумы. Должен найти господина Кацуру и охранять его жизнь…