Дело огня
Шрифт:
В общем и целом господин дайнагон был доволен итогами этих двух дней: магическую защиту Столицы удалось прорвать, гадания указывали на благоприятный исход дела. Императора Комэя не удалось вывезти на гору Хиэй для отречения — что ж, значит, вина за его смерть ляжет на все того же господина Хидзикату. Он, дайнагон Аоки, хотел как лучше — пусть бы пьяница Комэй отрекся и жил столько, сколько позволит Небо, но раз на то пошло…
— Мужланом ты был, — тихо сказал дайнагон, — мужланом и возродился, Райко [54] …
54
Райко, иначе Минамото-но Ёримицу (948-1021) — полулегендарный исторический персонаж, поддерживавший порядок в Столице во времена императоров Рэйдзэй и Энъю. Его четверо преданных воинов вошли в легенду как «Небесная четверка» — их считали воплощением демонов-царей, охраняющих четыре стороны света.
Вода в колодце не степлилась, несмотря ни на жару, ни на пожар. Хидзиката яростно вымывал из волос бинцукэ-абура [55] , растаявший под шлемом и натекший уже за пазуху — воплощение всей вязкой сети прогнивших правил, которую он ненавидел.
Поток воды прервался, стукнуло о край колодца ведро. Потом вода полилась снова — но уже не струйкой, а щедрым потоком. Хидзиката выпрямился и откинул с лица мокрые спутанные пряди. Вместо Миуры ведро держал Кондо.
55
Помада для укладки волос, в данном случае — самурайской прически-сакаяки.
Они посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, сели рядом на колодезный сруб. Как в прежние времена, когда они называли друг друга Тоси и Кат-тян. Хидзиката натянул спущенный с плеч дзюбан прямо на мокрое тело. С чистых наконец-то волос текла вода, приятно холодила спину.
Поговорить не вышло — во внутренний колодезный двор ввалился Харада. Форменное хаори в нескольких местах прогорело, косодэ под ним — тоже, в прорехах пузырилась и алела обожженная кожа, но на эти ожоги Харада, кажется, не очень обращал внимание.
— Господин Кондо! — крикнул он, подходя к колодцу. — Вы позволите Масе ночевать у нас, пока не отстроимся?
— Конечно, — Кондо вздохнул, видимо, прикидывая, сколько еще человек в отряде женаты и сколько семей остались без крова. — А что, все сгорело?
— Дочиста! — Харада содрал с себя одежду, остался в одном фундоси. — Что за говно… отстроимся, пустяки… — он провел рукой под носом, оставив черные «усы», зачерпнул ведром воды и вылил на свою бритую голову. А потом внезапно упал на колени и зарыдал, уткнувшись головой в колодезный сруб.
— Что случилось, Сано? — Хидзиката подошел, хотел помочь ему подняться — но Харада только головой замотал. — Маса ребенка потеряла?
— Нет, с Масой все хорошо, — Сано сел на пятки, продолжая чуть покачиваться. — У соседки детишки в доме сгорели, мы их под энгавой… нашли… Старшенькая младших собой закрывала.
Харада посмотрел на свои руки, покрытые копотью, ожогами и трещинами, вскочил, схватил первое, что подвернулось под руку — ковшик — и начал бить о сруб, истошно крича:
— Тёсю! Буду убивать! Везде! Где увижу!
— Хватит, Сано, — Хидзиката смог перехватить его за запястья и выкрутил рукоять разбитого ковша. — На тебя смотрят. Разве так ведет себя командир?
Действительно, во дворик успело набиться человек двадцать — все черные от копоти, красные от жары — как черти из огненного ада. Видя, что происходит с Харадой, никто не решался приблизиться к колодцу.
— Пойдем, я тебя перевяжу, — продолжал Хидзиката. — Сейчас самое время, пока ты о боли не помнишь.
— Уже вспомнил, — Сано, опираясь на руку Хидзикаты, тяжело поднялся с колен, повернулся к Кондо, — вы уж простите великодушно, господин командующий.
— Ничего плохого ты не сделал, Сано, — Кондо выдавил из себя улыбку. — А что, господин фукутё, остался у вас знаменитый порошок Исида?
— Сестра привозила зимой, я поищу.
— Да не надо, господин фукутё, — слабо улыбнулся Харада. — Меня Маса перевяжет. Пойду я сам, благодарю вас… — и, подобрав с земли свое тряпье, он поковылял внутрь дома.
К колодцу выстроилась очередь, люди споласкивали лица, промывали раны. Кондо пошел за Хидзикатой в кладовую — искать, куда засунули привезенный зимой порошок «Исида санъяку».
— Они это делают, — тихо проговорил Кондо, явно имея в виду тех, кого только что проклинал Сано, — не потому что они самураи, а потому что они мерзавцы.
— Куда же я его дел? — задумчиво пробормотал Хидзиката. — Где-то здесь…
Он вытащил короб, помеченный значком — кружок под «крышей». Внутри теснились пакетики с лечебными порошками. Когда-то Хидзиката торговал этими порошками вразнос, теперь ему самому прислали из дома, на случай ранений.
— Лет этак пять тому, — сказал он, нагребая пакетики в рукава, — мы сами хотели того же, что и эти мерзавцы. Иноземцев прогнать, себе добыть почет и славу. Оказалось, иноземцы сильнее. Оказалось, сёгуну нужны не искатели почета и славы, а те кто умеет молча делать грязную и кровавую работу. Оказалось, ничего нет проще, чем быть лучшим самураем, чем Сэридзава или Киёкава, или Кусака. Но даже не в этом дело, Кацу. А в том, что господину Аоки ничего не будет. Санэтоми и Ивакуре ничего не будет за фальшивые указы от имени Императора. Они высшая знать, поди их тронь. Этот мир — такой, какой он есть сейчас — надоел мне, Кацу. Но если кто-то думает, что я по такому случаю вспорю себе живот — он сильно ошибается.
— Ты сейчас заговорил прямо как Рёма, — невесело улыбнулся Кондо.
— Мне все больше нравится то, что говорит Рёма, — Хидзиката задвинул короб обратно и выпрямился. — И все меньше нравится то, что он у нас в розыскном списке числится. Я бы предпочел быть с ним по одну сторону меча, а не как сейчас.
Кондо посторонился, пропуская его.
— Мне тоже хотелось бы этого, — очень тихо сказал он в спину своему заместителю. — Но ты же понимаешь, Рёма сейчас на одной стороне с теми, кто поджег город. А мы — мы этот город поклялись защищать…
Хидзиката задержался на миг, но не оглянулся и не остановился.
Господин врач Мацумото, пользующий Окиту, приходил лечить обожженных и раненых и выбранил командование Синсэнгуми за грязь и скученность в казармах. Казармы расселить было пока некуда, переговоры с монахами что-то затянулись, но для больных все же отвели отдельную комнату. И она не пустовала. Вот все говорят — Икэда-я, Икэда-я, а ведь с трудом набрали тогда три десятка здоровых! Все дело в плохой воде, говорил Мацумото-сан, знаток голландской науки.