Дело огня
Шрифт:
Когда в комнате остались они впятером, командир в упор посмотрел на Окиту и сказал:
— Сегодня, когда я был у князя Мацудайра, мы чуть не столкнулись в дверях с дайнагоном Аоки. Он жив, здоровехонек и расфуфырен как кукла-хина.
Окита опустил голову.
— Этого не может быть, — сказал он, стиснув кулаки. — Если он жив и здоров — значит… значит, в роще у храма я зарубил не его.
— Похоже на то, — сквозь зубы сказал Кондо. — Словом, нам нечего предъявить дайнагону Аоки. Дело закрыто. Сосредоточимся на мятежниках и лично на Фурутаке. Свободны.
2. Повесть о Запретных Вратах
Ведь и мотыльки,
Сгорающие на свечке,
Чего-то хотят…
Киото, 1-й год эры Гэндзи (1864), седьмой месяц
Взгляду было непривычно просторно: город выгорел на несколько кварталов окрест. Лишь черные, как женские зубы, опорные столбы домов торчали там и сям. Иногда белый налет золы покрывал их, иногда под дуновением ветра угольные чешуйки наливались красным — но там, где пожарище успели залить водой, все было черно, и черные среди черноты, как жуки, копошились в развалинах молчаливые люди.
Воняло… чем только не воняло. Чем только может вонять в августе в полусгоревшем городе — тем и воняло. Запах этот застрял у Хидзикаты в горле, и уже второй чайник чая не мог его смыть.
— Миура, — он протянул опустевший чайник юноше и принял у того набитую трубку. Тоже дым, но хоть без примесей сгоревшего жилья и спаленной плоти.
Миура Кэйноскэ, поступивший в отряд неделю назад, сделался пажом Кондо, но командир, хоть и начал строить из себя даймё, не очень понимал, зачем нужен паж, и намекнул, что свободным временем Миуры могут располагать и Хидзиката, и Яманами. В пределах разумного, конечно. Эта служба не очень утомляла Миуру: Хидзиката и сам был крестьянским сыном, а Яманами привык к самой скромной жизни, и если бы не болезнь, так может, и вовсе не нуждался бы в услугах Кэйноскэ.
Мальчишку бы, пожалуй, не взяли в отряд, не будь он сыном самого Сакумы Сёдзана [52] , убитого на днях хитокири Каваками Гэнсаем прямо на улице, средь бела дня — говорят, в отместку за резню в Икэда-я. Кондо лично ходил выразить соболезнование семье человека, которого почитал величайшим в Японии (после Государя и сёгуна, само собой). Там-то он и встретился с юношей, который тут же, у гроба отца, бухнулся в ноги: хочу-де мстить проклятым мятежникам за батюшку, примите в отряд. А кругом-то люди, сплошь вассалы знатных домов, держащих представительства в столице, посыльные от самого князя Мацудайры, от Сайго Такамори из Сацума… Хидзиката бы устоял, отказал пареньку — а Кондо размяк и пообещал принять. С двумя условиями: во-первых, он должен пройти экзамен на мечах, продержаться против бойца Синсэнгуми, пока не прогорит курительная палочка. Хидзиката надеялся, что парень не пройдет, а он оказался рубакой отменным. Против Окиты или Сайто, пожалуй, не устоял бы — но Окита еще не оправился после Икэда-я, а Сайто подхватил лютый понос, после которого до сих пор отлеживался. Пришлось принимать экзамен Нагакуре, а у Нагакуры, прямо скажем, короткая дыхалка. Вторым условием Кондо поставил перемену имени: в Синсэнгуми-де все рядовые бойцы равны, а имя Сакума… ну, слишком громкое оно. Юноша согласился и назвался Миурой, по имени тетки, которая его усыновила после смерти отца.
52
Сакума Сёдзан (1811–1864) — политик и мыслитель конца сёгуната, автор идеи «тоёдотоку сиёгэйдзюцу» — синтеза восточной этики и западных технлогий. Сторонник открытия страны, вестернизатор.
Миура был сообразителен, расторопен, получил отличное образование и красотой мог затмить даже, пожалуй, Асахину Тэнкэна. Однако список недостатков, с точки зрения Хидзикаты, оказался подлиннее списка достоинств. Во-первых, мальчишка хоть и переменил имя — но скрывать, кто его отец, не собирался, и вскоре об этом знал весь отряд. Кондо попытался ему сделать выговор, но тот лишь подбородок задрал: с чего это я буду стыдиться имени батюшки? Во-вторых, через этот самый подбородок Миура со всеми в отряде разговаривал. Только ради Кондо сдерживался, да еще Яманами внушал ему почтение — а вот Хидзикате несколько раз пришлось весьма жестко его ставить на место. Нижних же чинов он просто презирал. В общем, юный Миура являл собой тот образчик самурайского сынка, который Хидзикате давно стоял поперек горла. Вот и сейчас — сидит, дуется из-за того, что вынужден вчерашнему крестьянину Хидзикате чай кипятить. Ничего, вскипятишь, не обломишься.
И наконец, парнишка питал склонность к «южному ветру». Устав это не запрещал. Когда Хидзиката с Яманами писали его, они как-то не задумывались, как бойцы распорядятся своими задницами в свободное от службы время — не до того было. А когда в отряде появился Миура — все, кто бегал до того по мальчикам-актерам, начали заискивать перед ним. Наказывать юношу вроде не за что, никого он явно не поощрял, но народец в Синсэнгуми вступал сплошь лихой, достаточно искры — и кто-то непременно плюнет на запрет поединков по личным причинам, а это значило — смерть побежденного и сэппуку для победителя, ну и зачем нам это счастье? Потому Кондо и держал парнишку поближе к себе, и Хидзикате с Яманами сказал, чтобы не стеснялись загружать его поручениями — не бумажный, не развалится. Чем меньше на него глазеют в казармах, тем лучше.
И вот сейчас Миура пригодился. Не будь его, пришлось бы отрывать кого-то от законного отдыха, потому что Кондо, вызванный в резиденцию князя Мацудайра, оставил Хидзикату за старшего, а это значило, что он не может сам пойти на кухню и согреть себе чаю — он должен неотлучно сидеть здесь в ожидании гонца от Харады, посланного тушить пожары — ну или самого Кондо, или, что хуже всего — из дворца со смертным приговором.
Хидзиката затянулся в последний раз и отложил трубку. Он не сожалел почти ни о чем — обидно было только оставлять старого друга Кондо там, куда привела его юношеская мечта, и где он теперь не находил себе места. С ним вот-вот должно было случиться то, что с самим Хидзикатой произошло незадолго до драки в Икэда-я, ему открывалась изнанка мира, пыльная тыльная сторона его расписных декораций, заросшие паутиной коридоры и слепые углы… И понимание того, что — да, именно это тебе придется защищать, именно это ты защищал всегда, как ни горько. Ты сражаешся за дело, которое не просто обречено — а прогнило от начала.
В такие минуты тяжело человеку быть одному — нужно, чтоб рядом находился кто-то, кто тоже понимает.
Хидзикате в свое время помог Сайто. Он был бы и для Кондо хорошей подмогой, он вырос в этих пыльных коридорах. Но Сайто болен, и очень легко может отправиться на тот свет даже раньше, чем Хидзиката по приговору совершит сэппуку. Бедный Сайто, угораздило же его как раз в такие горячие дни…
Кто-то поскребся на энгаве. Содзи.
— Заходи, — пригласил Хидзиката. — Чего не спишь?
— Душно, — Содзи провел рукавом юката по бледному бритому лбу. — И воняет.
— И сёдзи не закроешь, — кивнул Хидзиката.
— Новости есть? — спросил юноша. — Этих… поймали?
— Их догнали, — Хидзиката протянул ему бумажную салфетку, другой сам утер пот. — Сейчас чаю принесут, будешь?
— Врач сказал пить поменьше чаю, от него сердце слишком частит. Они успели покончить с собой?
— Да, — Хидзиката снова усмехнулся. — Я полагаю, что господину Кусаке Гэндзую надобно поставить небольшую часовенку.
— За что? — изумился Окита.
— За избавление Японии от господина Кусаки Гэндзуя, — с самой серьезной миной объяснил Хидзиката. Окита засмеялся. Хидзиката любил смотреть, как он смеется. Завтра шуточку подхватит весь отряд, послезавтра она пойдет гулять по всему городу, и на сей раз погорельцы будут единодушны с «демоном Синсэнгуми».
Жаль только, что господин Кусака не совершил своего подвига до того, как повести отряды Тёсю на Столицу.
Кондо вернулся мрачный, как нынешний городской пейзаж. Неловко слез с седла — не привык еще к верховой езде — и зло одернул хаори. Он часто возвращался от градоначальника злым и мрачным, но сегодня тучи, видать, были особенно черны. На приветствия случившихся по дороге подчиненных Кондо не ответил, вошел в комнату и тяжело упал напротив своего заместителя.