Дело огня
Шрифт:
Хидзиката докурил трубку, выбил ее в медную чашечку, отложил. Налил чаю, придвинул чашку командиру.
— Тоси, — без предисловий начал Кондо. — Что ты там натворил с этим паланкином, будь он неладен? Что за дурь, а? Вся это свора и так готова разорвать меня на тряпки, так еще сегодня князю Мацудайре жаловались на тебя прямо из дворца! Из дворца, Тоси! На тебя лично!
— Паланкин заготовили, как я понимаю, для того, чтобы под предлогом опасности для жизни вывезти Государя на гору Хиэй, — спокойно начал разъяснять Хидзиката. — Кроме того, они загородили нам дорогу и требовали, чтобы я отвел отряд и пропустил какого-то там дайнагона.
— Аоки, — мрачно уточнил Кондо. — Дайнагона Аоки. Того самого.
— Ну вот, — Хидзиката пожал плечами, потом продолжил. — Место узкое, если бы я послушался, пришлось бы всем нам пятиться шагов двести, выпуская этого фазана с его слугами — а за их спинами уже маячили знамёна Тёсю. Так что я предложил им самим проваливать.
— А когда они отказались, разрубил государев паланкин!
— Так ведь дайнагон в нем сидел. Стал бы я портить просто так государево имущество.
Кондо набрал воздуха в грудь, но не гаркнул, как можно было ожидать, а длинно выдохнул.
— Тоси, — тихо, устало сказал он. — Ты и вправду веришь, что он нечистая сила?
— Он мятежник, — Хидзиката повел плечами. — Детоубийца и подлец. Целых три причины, чтобы зарубить одного маленького вельможу. Если господин Мацудайра прикажет мне покончить с собой, я это сделаю… без особой радости, конечно, но и без сожаления. Хотя… нет, я буду горько сожалеть о том, что мне не подвернулся под меч заодно и Сандзё Санэтоми.
— Тоси… — Кондо, глядя в чашку, облизнул губы. — Ты его не зарубил. Он жив и требует извинений.
Окита остолбенел при этих словах. Хидзиката повернулся к нему.
— Содзи, я вынужден извиниться — перед тобой. В прошлый раз, когда ты рассказал, что зарубил его в роще, я подумал… нехорошо подумал. А теперь сам попал в такое дурацкое положение, — Хидзиката с облегчением переменил позу и скрестил ноги перед собой. Если дайнагон жив, то и формального повода для сэппуку нет, а неформальные поводы… гори они в этом самом пожаре.
— Господин замести… — на энгаву вскочил и тут же бухнулся на колени Ямадзаки. — То есть, господин командующий. Харада велел передать, что до храма огонь не дойдет и Мибу не тронет.
— С монахов причитается, — усмехнулся Кондо.
— Они обещали нам жилье. Вот и дадут, — пожал плечами Хидзиката.
— Когда? — изумился Кондо.
— Да этим утром.
— Ты что настоятелю пообещал?
— Что мы убережем храм от пожара. Он и согласился.
— Тоси, — проникновенно сказал Кондо. — Мы бы и так тушили огонь!
— Но настоятель-то этого не знает, — невозмутимо сообщил Хидзиката. — Зато разместимся попросторней, а то и сами как суси в коробке, и хозяев стесняем. И неважно все это уже, а вот дайнагон Аоки… Он что, оба раза подсунул вместо себя двойника?
— Тоси! — Кондо скомкал полы хаори в кулаках. — Какая теперь разница! Если этот треклятый дайнагон жив, то уж конечно, он — пособник Тёсю, и чтоб мне провалиться, если я из-за паланкина, хоть трижды императорского, и какого-то слуги-дайко [53] отдам твою золотую голову!
— Как ты сказал? — Хидзиката поднял глаза. — «Какого-то слуги-дайко»? С каких пор слуги для тебя — «какие-то»?
Кондо осекся, услышав голос друга и заместителя. Чуть больше года назад, когда был еще жив головорез и распутник Сэридзава, точно таким голосом Тоси о Сэридзаве и говорил…
53
Дайко — телохранитель-двойник, подменявший господина в угрожающей ситуации.
— Коль скоро вы здесь, господин командующий, я больше не нужен, — сказал Хидзиката, сменив тон на официальный. — Сохраню я свою голову или нет, в любом случае ее стоит вымыть.
— И что прикажешь докладывать господину Мацудайра? — нахмурился Кондо. — Так, мол, и так, дайнагон Аоки есть нечистая сила?
— Господину Мацудайра не довольно того, что он сторонник Тёсю?
— На этом его не поймали, — строго сказал Кондо. — Можешь идти, Ямадзаки.
Тот исчез почти бесшумно, и Кондо вздохнул с облегчением. Окита был свой. При нем было можно.
— Ты что это, Тоси? Змея тебя укусила, что ли? Чего ты взъелся?
Хидзиката развернулся и вышел.
Дайнагон Аоки в это время дня отдыхал. До сада с прудом и беседкой на островке не доносились запахи и гомон разворошенного муравейника, в который превратилась столица. Вот только небо подернулось пепельной дымкой, и солнце плыло в ней тусклым красным фонарем.
Господин дайнагон сидел с открытыми глазами, но перед его взором был не пруд с красно-золотыми рыбками, а тени прошедшей ночи.
Тени, очерченные призрачным белым пламенем. Божественным пламенем, враждебным всему темному, ночному, вышедшему из преисподней. Господин Аоки навел справки. О да, он приказал узнать все об этом человеке. Об этих людях. Провинциальные самураи низшего ранга, асигару, госи, деревенщина — а то и хуже: бродяги, крестьяне… Сброд, чернь. Убийцы. Как могут они вмещать в себя этот призрачный пламень? Как может этот… Хидзиката гореть таким ярким белым факелом? В расстройстве господин Аоки сминает лист, на котором так и не начато стихотворение.
Защитники города. «Небесная четверка». Цари-демоны на службе добра. Те, кто всегда возвращается, недаром на их знамени начертан знак, смысл которого — верность. В той и этой жизни. И между ними.
Господин дайнагон, сменивший на своем долгом веку много личин и имен, зябко поежился, хотя давно уже забыл, что такое мерзнуть по-настоящему. Он не хотел называть вслух то, что тяжелело и округлялось в его груди, потому что тогда пришлось бы сказать «страх». Месяц назад он положился на своих птенцов — и мерзавцы легко расправились с ними. Он учел ошибку и заручился поддержкой горячих молодых людей из клана Тёсю. Не хотите по-хорошему, господа варвары из Канто — будет по-плохому.