Дело победившей обезьяны
Шрифт:
Богдан внутренне подобрался.
– Без связей местных, без родни, без тайных мыслей… Чудо, а не помощники. Никто их тут не знает, и нет у них в здешних сплетениях ни малейшей своей корысти – все для дела, все для начальника… И познакомил меня. Связник-то этот как раз подошел, тоже с нами парился.
– А кто еще с вами тогда парился?
– Втроем. Клянусь, втроем.
– Продолжайте, пожалуйста.
– А дальше… Как вы, православные, в таких случаях говорите: лукавый попутал…
– А вы, баку, как в таких случаях говорите?
Великий Кормчий запнулся, пытаясь найти равновесный
– А, верно, нету такого… Наверно, надо так сказать: воспользовался случаем. Подвернулся случай… Поймал судьбу за хвост… Нет… погодите. Наоборот. Неудачно вложился… Залетел…
Некоторое время Великий Кормчий с отсутствующим видом беззвучно шевелил губами.
– Нету, – с искренним изумлением подал он голос вновь. – Надо же… Никак не сказать.
– Ладно. Простите, что сбил вас с мысли.
– Да-да. Я все помню… Этот человек, бывший связник, в какой-то момент остался со мной наедине. И вдруг сказал: он давно в глубине души исповедует идеалы баку и рад случаю узреть так вот запросто Великого Кормчего Небесной Ладьи Ра… И заявляет, что готов передать себя в мое полное распоряжение. Причем и за друзей своих из Александрии поручился.
– Ага.
– Это был такой соблазн. Понимаете? Страшный соблазн. Поручить священное дело изъятия помруна из его дурацкой пирамиды и захоронение его пришлым, никому тут не известным людям, да еще и связанным, скорее, не со мной, не с баку, а с Сахой…
– Очень человеколюбиво. То есть ежели дело бы как-то всплыло, виноват оказался бы Саха… торговец, как вы думали. Не слишком-то чистоплотный торговец, который польстился на ценности гробницы… А вы – в стороне.
– Н-ну… примерно так. Но ведь цель-то какова была!
Баг, не поднимая глаз, шумно вздохнул и закурил. Богдан понимал, что друг краем уха прислушивается к этой исповеди и у него явно кулаки чешутся накостылять Кормчему по шее. Это по меньшей мере – по шее…
Богдан показал Кормчему фотопортрет Кулябова.
– Этот?
– Да, он…
– А вот этих вы встречали? – И на стол перед подданным Подкопштейном легли фото двух других опиявленных. Великий Кормчий внимательно, чуть щурясь, всмотрелся и отрицательно покачал головой.
– Нет, с этими я никогда не встречался.
– Хорошо. И что было дальше?
– Дальше… Я седмицы две колебался. Как-то на душе кошки скребли… Но не устоял. Не устоял. Такой случай! А когда я узнал, что Кулябов снял квартиру рядом с пирамидой – я понял, что это указующий перст Ра. Ладья поплыла…
– Давно вы это поняли?
– На прошлой седмице… во вторницу. Я намекнул этому… – Кормчий шевельнул пальцами в сторону лежащей на столе фотографии Кулябова. – Он был в восторге. Он полностью меня поддержал. Он словно бы ждал этого разговора, словно был готов к нему, и я подумал, что мысль украсть и похоронить Мину и ему в голову приходила… а значит, и не только ему, значит, многим ордусянам это по душе, только они не решаются или возможностей не имеют… Мне выпала счастливая и великая судьба сразить дракона!
– О!
– И когда скончался Худойназар Назарович, я понял, что час пробил.
– Понятно. Но вот что скажите мне, Егорий Тутанхамонович…
Красивое лицо Великого Кормчего страдальчески перекосилось.
– Понятия не имею! – с болью сообщил он. – Понятия не имею! Помощничек… такую глупость сделать! У меня просто душа в пятки ушла, когда я услышал по радио… И я его, помощничка этого, ведь не видел больше, так что и спросить не мог, с какой такой радости он, по сути, дал хемунису знак… – Кормчий запнулся, а потом наклонился через стол к Богдану и доверительно сообщил: – А ведь поначалу я, My Да, еще и обрадовался. Когда хемунису заявились… Я сразу сообразил, что они потребуют открыть гроб. Мне бы сразу это сделать – они бы ушли… А я решил их опозорить вконец. Чтоб они скандал перед камерами устроили из-за гроба, чтобы вдоволь накричались, чтобы на нерв все изошли… Я-то знал, что в конце им уступлю – и в гробу не будет их проклятого помруна! Что мне стоило им сразу уступить…
Он подпер щеку кулаком и умолк. Богдан несколько мгновений поразмышлял, что бы еще спросить, – но все казалось предельно ясным. То есть с Кормчим все казалось предельно ясным. Дело же в целом по-прежнему пребывало в полном мраке. Одно было ясно, пожалуй – Кова-Леви тут ни при чем. Не он обезьяна.
И не Анпичментов. В этом Богдан тоже рискнул бы поручиться.
– Хорошо, подданный, – сказал Богдан, из последних сил превозмогая головную боль. – Сейчас вас уведут, и… отбывать вам пожизненно с бритыми подмышками, помяните мое слово.
Красавец Кормчий искренне изумился.
– Почему это? – с вызовом возгласил он. – Я законы знаю! Хищение стоимостью с убранство Мины наказывается не более чем двумя годами!
– Хищение? – уже не скрывая раздражения, повторил Богдан. – Нет так все просто. Согласно статье двести семьдесят шестой Танского уголовного уложения, посвященной хищению изображений Будды или даоских небесных достопочтенных, хищение священных предметов наказывается согласно их стоимости только для людей, кои не исповедуют ту религию, к каковой принадлежит данное божество или данный святой. Если же на священный предмет посягнул человек, исповедующий именно ту религию, в понятиях каковой сей предмет и является священным, наказание возвышается до пожизненной ссылки с принудительными работами, каковая в нынешние времена уж не применяется, а взамен исполняется бритье подмышек с последующим пожизненным.
– Так я об этом и говорю! – возмутился Кормчий. – Вот если бы Мину украл хемунису…
По лицу все уже понявшего Бага пробежала ядовитая ухмылка.
– Я берусь доказать в любом суде, подданный, – устало сказал Богдан, – что, коль скоро захоронение Мины казалось вам столь важным, вы в глубине души воспринимали его как магическое, ритуальное действие, и следовательно, для вас мумия Мины является предметом религиозного поклонения не менее глубокого, чем и для хемунису. Просто, как говорят математики, с противуположным знаком…