Дело принципа
Шрифт:
— Я подойду, — сказала Кэрин.
— Закопать Морреса, пока тот не начал вонять. А юных убийц похлопать по плечу и сказать: «Отлично сработано, парни!» И тем самым снискать почет и уважение Макнелли с Пирсом и всех истинно белых протестантов нашей округи.
— Кронины — католики, — вздохнула Кэрин. — А вот ты сейчас сам начинаешь уподобляться Макнелли.
— Это я так образно выразился, — пояснил Хэнк. Кэрин сняла трубку.
— Алло? — сказала она, немного послушала, а затем, все еще продолжая слушать, со знающим видом кивнула Хэнку.
Глава 9
Судья
— Да уж, Хэнк, этот Бартон здорово тебя пропесочил в своих статейках, — сказал Сэмелсон.
— Это точно, — согласился Хэнк.
— Но лично мне кажется, что результат скорее окажется обратным, и это сыграет тебе на руку. Сам того не ведая, он создал вокруг тебя ореол этакого лихачества и романтизма. Разве во всем Нью-Йорке найдется мужик, который не мечтал залезть под юбку к цыпочке-ирландке? Нет, разумеется, я не верю ни единому его слову. Но все-таки вся эта история может служить наглядным примером того, какую опасность таит в себе бездарное сочинение. Бартон задается целью покончить с тобой, и каков же результат? Он создает образ романтического героя.
— Не думаю, что результат получится таким уж романтичным, — заметил Хэнк.
— Просто ты слишком чувствителен. Таких, как Бартон, нельзя ненавидеть, над ними можно лишь посмеяться. Выряди его в длинный плащ и шепни на ушко какую-нибудь многообещающую сплетню — и он счастлив. И уже воображает себя великим репортером.
— И все-таки, мне кажется, он довольно опасен, — проговорил Хэнк.
— Если только воспринимать его всерьез. Если же мы лишь посмеемся над ним, то вся эта его опасность немедленно улетучится.
— Если бы так!.. — вздохнул Хэнк. — Черт возьми, Эйб, если б ты только знал, как бы мне сейчас хотелось согласиться с тобой.
— Ты не соглашался со мной никогда, и я не вижу причины, по которой тебе следовало бы начать делать это сейчас. Ты был самым большим спорщиком среди студентов, изо всех, кто прошел через мои руки за те четырнадцать лет, пока я преподавал юриспруденцию. Но справедливости ради — а мое теперешнее положение судьи обязывает меня быть справедливым — вынужден констатировать, что ты был и самым способным моим студентом.
— Спасибо за комплимент.
— Думаю, теперь я могу точно сказать, что за все четырнадцать лет моей преподавательской деятельности у меня было лишь шестеро учеников, которым я в душе прочил будущее адвоката. Остальным же следовало бы податься в сапожники. — Сэмелсон замолчал. — Или тебе такое заявление кажется слишком категоричным?
— Ну, в
— Я вот тут подумал об отце Дэнни Дипаче. Ведь он, кажется, держит обувной магазинчик, не так ли?
— А… ну да.
— И что он за человек?
— Я никогда не встречался с ним.
— Наверное, он… Хотя ладно, не будем об этом.
— И все-таки, что ты хотел сказать?
— Лишь то, что преступление не происходит само по себе, на пустом месте. И если уж ребенок откалывает такой фортель, то в девяти случаях из десяти выясняется, что там и с родителями не все в порядке.
— И что нам с этим делать? Вместо детей судить родителей, что ли?
— Я не знаю, что делать, Хэнк. В законе ничего не говорится о распределении вины. Если трое вступают в сговор с целью совершения преступления и лишь один из них спускает курок, то все равно судят всех троих. С другой стороны, если в результате не правильного воспитания в семье или же его полного отсутствия один ребенок пыряет ножом другого, то его родители не считаются нарушителями закона. Но разве это правильно? Почему же в таком случае их никто не обвиняет в соучастии?
— Хочешь сказать, что нужно арестовать и родителей?
— Ничего такого я сказать не хочу, и вообще брось свои адвокатские штучки и не пытайся поймать меня на слове. — Сэмелсон усмехнулся. — Я просто задаю вопрос: где начинается ответственность и где она заканчивается?
— Хороший вопрос, Эйб. Найди на него ответ и после этого можешь открыть на телевидении свое собственное интеллектуальное шоу.
— Этот вопрос встает передо мной каждый день в зале суда. И каждый день я ищу на него ответ, в соответствии с законом выношу приговор, устанавливаю наказание, соответствующее преступлению. И все-таки нет-нет да и подумаю: а справедливо ли я, собственно говоря, поступаю?
— Что? Эйб, да ты, наверное, шутишь!
— Нет, не шучу, но это строго между нами, и если ты только проболтаешься кому-нибудь об этом, то я расскажу газетчикам, как ты однажды теоретически выстроил защиту по делу Сакко и Ванцетти.
— Кэрин, у него потрясающая память, — усмехнулся Хэнк. — Вбирает в себя все, как промокашка.
— Только уже слишком потертая и заляпанная чернилами, — добавил Сэмелсон.
— И все-таки интересно, почему вы сомневаетесь в справедливости правосудия? — спросила Кэрин.
— Я не говорил, что сомневаюсь в нем; я сказал, что я о нем часто задумываюсь. — Он обернулся к Хэнку. — Ты что, и жену решил выучить на стряпчего по темным делам?
— Она и так лучший адвокат во всем Нью-Йорке. Так что это мне самому в пору учиться у нее, — ответил Хэнк. — Ты бы только слышал, какие у нас тут порой разворачиваются дискуссии.
— И все-таки, что заставляет вас задумываться об этом? — не унималась, несмотря на насмешки, Кэрин.
— Ты только посмотри на нее, — сказал Сэмелсон. — Словно терьер, суетящийся у кости, перед тем как вцепиться в нее зубами. А задумываться о правосудии, милочка, меня вынуждает то, что я не уверен, что мне когда-либо удалось принять абсолютно справедливое решение.