Дело Варнавинского маньяка
Шрифт:
— Эй, лупоглазый, — бросил Форосков через плечо. — Я сейчас бумажку одну из кишени [86] достану, смотри там, со страху не обделайся.
Чечуй злобно заворчал. Форосков, не обращая на это внимания, достал лист бумаги:
— Вот. Мы с парнем уже сговорились. Он мне и план дома нарисовал, а крестом означил кассу. Нил Калиныч, вы его руку знаете?
— Знаю, — пробурчал кабатчик. Они с «иваном» долго рассматривали план, потом Коммерческий хмуро подтвердил:
86
Кишеня —
— Его, стервеца, рука. Собственного, значит, тятеньку приговорил? На него, аспида, похоже!
Обстановка в комнате сразу разрядилась.
— Поняли теперь, какого тырбана лишил меня этот щенок? Имея собственноручную его записку… Как бы он от меня отвертелся?
— Да… — пробормотал Проживной. — Светлая у вас голова, Петр Зосимович. Нам бы такое и в ум не пришло! Примите извинения.
— А он точно не сам на себя руки наложил? Может, совесть заела? Родного папашу уделать…
— Нет, не сам…
— А кто же тогда его?
— Разбираемся, — отрезал «иван».
— Ну, вы разбирайтесь, а я убытки нести не должен. И зорик менять не стану. Возьму, что аллах пошлет, и покину ваш гостеприимный город.
— Это вы что имеете в виду, Петр Зосимович? — встревожился кабатчик. — Решили все-таки старика удавить?
— Для какой надобности? От него мертвого мне теперь никакой пользы. Сынок с наследства мог отстегнуть, а теперь-то чего? В дом залезу. Как все на похороны уйдут.
Коммерческий с Проживным опять переглянулись, и на лице «ивана» появилась одобрительная улыбка:
— У вас во лбу прямо Правительствующий Сенат! Что умыслили! Все, значит, из дому, а вы в дом. Ловко!
— Ну, все-то не уйдут. Повар останется готовить поминальный обед, да с ним один-два помощника. Однако же в сравнении с обычным днем можно сказать, что особняк будет пустой. Не до сторожей станет Селиванову — единственного сына в землю кладет!
— Чечуй, верни господину Фороскову его вещи, — распорядился «иван».
— Нил Калиныч, вы обещали мне пару фреев подыскать, — напомнил Петр, рассовывая оружие по карманам. — Похороны завтра. Где ваши людишки? Дом большой, одному не справиться…
— Первый вот Чечуй. Годится он вам?
Форосков оценивающе поглядел на «утюга»:
— Парень что надо, спору нет. Главное, чтобы он сам ничего не делал, а только то, что я велю.
— У Чечуя своих мыслей не бывает, — успокоил его Проживной. — А так он очень исполнительный. Сдаю его в кортому [87] за десять процентов.
— Годится. А кто второй?
— Второй будет Ванька Перекрестов. Это который от Челдона отлучился и тем спасся, — пояснил кабатчик.
87
Кортома — аренда.
— Вы, Нил Калиныч, видать, с дуба съехали! Если он один из всех спасся, стало быть, он-то полицию и навел. И вы мне теперь этого капорника [88] во фреи сватаете? Спасибо. Оставьте такое добро себе.
— Ванька не капорник, мы проверяли, — вступился за кабатчика «иван». — Ему щаска [89] , что живой остался. Сидит нынче на хазе и лопает без просыпу. Никак в себя не придет.
— И на кой черт он такой нужен? Чтобы дело мое провалить? Опять же, во второй након [90] удачи не бывает. Кто еще есть? У которого руки не трясутся…
88
Капорник — доносчик (жарг.).
89
Щаска — счастье, удача (жарг.).
90
Второй након — второй раз.
— Подумать надо, — запустил пятерню в бороду Коммерческий.
— Думать некогда, вынос через десять часов. Ну?
Кабатчик молчал. Зато вмешался Проживной:
— Петр Зосимыч, не пори горячку. Отложи понт [91] , двоим вам не управиться.
— Сухари! [92] И не такие дела выгорали. Возьму слам — только меня и видели. Адью, господа!
На пороге Петр повернулся к Чечую, ткнул в него указательным пальцем:
— Утром у меня. Иметь при себе шлейку и платок, чтобы рожу замотать.
91
Понт — ограбление (жарг.).
92
Сухари! — Пустяки, ерунда! (жарг.)
Палец переместился на Проживного:
— Десять процентов.
Тот молча кивнул.
— Где будем слам тырбанить?
— На кузне Снеткова. Это…
— Знаю. К полудню пусть там будет мой багаж. И извозчик наготове.
— Сделаем.
Форосков ушел. Кабатчик запер за ним дверь, и тотчас же из каморки появился Щукин.
— Ну? — обратился он к «ивану».
— Наш брат, фартовый, — убежденно ответил тот.
— Уверен?
— Только фартовому, да еще не всякому, а лишь первосортному, придет на ум использовать для покражи уборку [93] .
93
Уборка — похороны (жарг.).
— Это же мародерство, — скривился Щукин. — На войне за такое расстреливают.
— Эх, Иван Иваныч, — уголовный похлопал Щукина по плечу. — Для настоящего фартового ваши законы — тьфу и растереть! Форосков как раз из них. Договориться с сынком, что он его папашу за десять косуль в лапшу разотрет… Надо запомнить мыслишку! И вообще, я, кажется, про него слыхал. Было что-то такое. То ли в Нижнем Новгороде, то ли в Сормове…
— Ладно, убедил. Скажи еще, что с Ванькой Перекрестовым делать? Бекорюков велел его поймать.
— Да забирай, не жалко. Он у Снеткова в овине сидит. Водку жрет не просыхая. Ванька теперь не работник…
— Вели ему пока там оставаться.
— Ванька кажный день в Кострому просится. Страшно ему тут.
— Пусть сидит! У меня на него виды есть.
— Ладно. А чего мне с Форосковым делать? Отдавать ему своего парня али как?
— Нет. Ограбления Селиванова я сейчас допустить не могу. Ревизор к нам едет от губернатора. Скандалы не нужны.
— Петр Зосимыч ждать не желает.