Дело вдовы Леруж
Шрифт:
— Сестра, есть хоть какая-нибудь надежда? — спросил он.
— Хочу в это верить, — отвечала та. — У нее был господин кюре, но ваша матушка так и не очнулась. Он еще раз придет. Но это не все. Как только господин кюре явился, подействовали горчичники: вся кожа покраснела, и я уверена, что она их чувствует.
— Да услышит вас бог, сестра!
— О, я так молюсь за нее! Главное, ни на минуту не оставлять ее одну. Я договорилась со служанкой. Когда придет доктор, я пойду посплю, а она подежурит до часу. Потом я ее сменю.
— Можете отдыхать, сестра, — со скорбным видом произнес Ноэль. — Ночью подежурю я, мне все равно не удастся сомкнуть глаз.
XII
Получив отпор у судебного следователя, смертельно уставшего после целого дня допросов, папаша Табаре вовсе не чувствовал себя побежденным. Недостаток или, если угодно, достоинство старого сыщика состояли в том, что он был упрям как мул.
От взрыва отчаяния, нахлынувшего на него в галерее, он вскоре перешёл к той непреодолимой решимости, которую можно бы назвать воодушевлением, возникающим в момент опасности. Чувство долга вновь одержало верх. Разве можно предаваться постыдному разочарованию теперь, когда от одной-единственной минуты зависит, быть может, жизнь человеческая? Бездействие непростительно! Он толкнул невинного в пропасть, он и вытащит его оттуда, и, если никто не захочет ему помочь, он справится сам.
Как и следователь, папаша Табаре падал с ног от усталости. Выйдя на воздух, он почувствовал к тому же, что умирает от голода и жажды. Волнения минувшего дня заставили его забыть о самом необходимом, и со вчерашнего вечера во рту в него не было даже глотка воды. На бульваре он зашел в ресторан и заказал обед.
Пока он подкреплялся, к нему потихоньку возвращалось мужество, а вместе с ним и надежда. Теперь ему самое время было бы воскликнуть: «Слаб человек!» Кто не знает по себе, как может перемениться настроение за время самой скромной трапезы! Какой-то философ даже утверждал, что героизм зависит от наполненности желудка.
Теперь нашему сыщику дело представлялось уже не в таком мрачном свете. Разве у него нет в запасе времени? Месяц — большой срок для энергичного человека. Неужели его обычная проницательность изменит ему на этот раз? Разумеется, нет. Он только сожалел, что не может предупредить Альбера о своих трудах ради его освобождения.
Из-за стола он встал другим человеком и бодрым шагом преодолел расстояние, отделявшее его от улицы Сен-Лазар. Когда привратник отворил ему дверь, часы пробили девять.
Начал он с того, что взобрался на пятый этаж, чтобы справиться о своей старинной приятельнице, которую еще не так давно называл милейшей, достойнейшей госпожой Жерди.
Дверь ему отворил Ноэль, которого, судя по всему, растрогали воспоминания о минувшем: он был погружен в такую печаль, словно умирающая и впрямь доводилась ему матерью.
Из-за этого неожиданного обстоятельства папаше Табаре пришлось войти хотя бы на несколько минут, несмотря на то, что чувствовал он себя при этом крайне неловко.
Он предвидел, что, оказавшись с глазу на глаз с адвокатом, ему придется разговаривать о деле вдовы Леруж. Легко ли, зная то, чего не знает и его молодой друг, рассуждать на эту тему и не выдать себя? Одно неосторожное слово может пролить свет на роль, которую играл в этих трагических обстоятельствах папаша Табаре. А ему хотелось остаться чистым и незапятнанным отношениями с полицией, особенно в глазах его дорогого Ноэля, ныне виконта де Коммарена.
С другой стороны, он жаждал разузнать, что произошло между адвокатом и графом. Неизвестность возбуждала его любопытство. Короче говоря, отступать было некуда, и он дал себе слово держать язык за зубами и быть начеку.
Адвокат проводил сыщика в спальню госпожи Жерди. Самочувствие ее к вечеру несколько изменилось, хотя еще нельзя было понять, к лучшему или к худшему. Очевидно было одно: забытье ее стало уже не столь глубоко. Глаза ее по-прежнему были закрыты, но можно было заметить легкое подергивание век; она металась на подушках и тихонько стонала.
— Что сказал врач? — спросил папаша Табаре, понижая голос до шепота, как невольно делают все в комнате больного.
— Он только что ушел, — отвечал Ноэль. — Скоро все будет кончено.
Папаша Табаре на цыпочках подошел ближе и с нескрываемым волнением взглянул на умирающую.
— Бедная женщина! — прошептал он. — Смерть для нее милость господня. Наверно, она жестоко страдает, но что такое эта боль по сравнению с той, какую довелось бы ей пережить, знай она, что ее сын, родной ее сын, сидит в тюрьме по обвинению в убийстве!
— Вот и я пытаюсь этим утешиться, видя ее в постели, без сознания, подхватил Ноэль. — Ведь я все еще люблю ее, старый мой друг, для меня она не перестала быть матерью. Вы слышали, как я проклинал ее? Я обошелся с нею жестоко, думал, что ненавижу ее, но сейчас, теряя ее, я все забыл и помню только, как она ласкала меня. Да, лучше бы ей умереть. И все-таки, нет, не верю, не могу поверить, что ее сын убийца.
— Правда? Вы тоже не верите?
Папаша Табаре вложил в это восклицание столько пыла, столько горячности, что Ноэль взглянул на него с некоторым изумлением. Старик почувствовал, что краснеет, и поспешил объясниться:
— Я произнес «вы тоже», потому что сам, быть может, по недостатку опыта убежден в невиновности этого молодого человека. Не представляю себе, чтобы человек в его положении задумал и осуществил подобное злодейство. Я со многими говорил об этом деле, оно произвело невообразимый шум, так вот, все разделяют мое мнение. Всеобщие симпатии на его стороне, а это кое-что значит.
Монахиня сидела у постели, она выбрала место подальше от лампы, чтобы оставаться в тени, и яростно вязала чулок, предназначенный какому-нибудь бедняку. Это была чисто механическая работа, во время которой она обычно молилась. Но как только вошел папаша Табаре, она, судя по всему, позабыла о своих нескончаемых молитвах и навострила уши. Она слушала, но ничего не понимала. Умишко ее выбивался из сил. Что означает этот разговор? Кто эта женщина, кто этот молодой человек, который ей не сын, но называет ее матерью и упоминает настоящего сына, обвиненного в убийстве? Уже в разговоре Ноэля с доктором кое-что показалось ей загадочным. В какой странный дом она угодила! Ей было немного страшно, и на душе неспокойно. Не совершает ли она грех? Она пообещала себе, что обо всем расскажет господину кюре, как только увидит его.