Дело вдовы Леруж
Шрифт:
Если бы в это время полиция пришла его задержать, он и не подумал бы сопротивляться или защищаться. Он пальцем бы не шевельнул, чтобы спрятаться, бежать, спасти свою жизнь.
Более того, на мгновение он задумался, не сдаться ли ему, чтобы обрести покой, чтобы покончить с тревогами, которые несло с собой спасение.
Но его энергическая натура восстала против такого оцепенения. Душевная и телесная слабость сменилась новым приливом сил. К Ноэлю вернулось сознание опасности: объятый ужасом, он увидел впереди эшафот, как путник при свете молнии видит бездонную пропасть.
«Нужно спасаться, — думал он. — Но как?»
Он дрожал от смертельного страха, который отнимает у преступников остатки здравого смысла.
Ноэль огляделся, и ему показалось, что несколько прохожих пристально смотрят на него. Ему стало еще страшнее.
Он бросился бежать к Латинскому кварталу, без плана, без цели, просто чтобы не стоять на месте, — он был похож на запечатленное живописцем Преступление, которое преследуют фурии с бичами.
Но вскоре он остановился: ему пришло в голову, что, если он будет бежать очертя голову, это привлечет к нему внимание.
Ему казалось, что все в нем выдает преступника; он словно читал в лицах прохожих презрение и ужас, и в каждом взгляде ему чудилось подозрение.
Он шел, машинально твердя: «Нужно на что-то решиться».
Но его так лихорадило, что он не способен был смотреть по сторонам, размышлять, замечать окружающее, принимать решения.
Еще раньше, вынашивая свои замыслы, он говорил себе: «Я могу попасться». В предвидении этого он выстроил целый план, как спастись от преследования. Делать то-то и то-то, пускаться на такие-то хитрости, принимать такие-то меры предосторожности. Но теперь вся его предусмотрительность казалась тщетной! Все, что он замышлял, представлялось ему невыполнимым. Его разыскивают, и в целом мире нет такого уголка, где он мог бы почувствовать себя в безопасности.
Он был неподалеку от Одеона, когда мысль, мгновенная, как вспышка молнии, пронзила его погруженный в сумерки ум.
Он сообразил, что его, вне всякого сомнения, уже ищут, что описание его наружности разослано повсюду, и теперь его белый галстук и ухоженные бакенбарды изобличают его, подобно клейму.
Завидев парикмахерскую, он устремился туда, но, уже взявшись за ручку двери, внезапно испугался.
А вдруг парикмахеру покажется странным, что он хочет сбрить бакенбарды? Что, если он станет его расспрашивать?
Ноэль прошел дальше.
Ему попалась еще одна парикмахерская, но те же сомнения вновь удержали его.
Настал вечер, и с сумерками к Ноэлю возвращались мужество и самообладание.
После кораблекрушения в самом порту надежда вновь вынырнула на поверхность. Быть может, он еще спасется?
Мало ли есть способов! Можно уехать за границу, сменить фамилию, вновь добиться положения в обществе, выдать себя за другого. Деньги у него есть, а это главное.
В Париже, да еще с восемьюдесятью тысячами франков в кармане, нужно быть последним дураком, чтобы дать себя сцапать.
А когда эти восемьдесят тысяч подойдут к концу, он наверняка по первому же требованию получит впятеро больше. Ноэль уже раздумывал, какое обличье принять и к какой из границ пробираться, как вдруг его сердце, подобно раскаленному железу, пронзило воспоминание о Жюльетте.
Бежать без нее? Зная, что они никогда больше не увидятся?
Неужели он ударится в бега, преследуемый всеми полициями цивилизованного мира, затравленный, точно дикий зверь, а она останется и будет мирно жить в Париже? Нет! Ради кого он совершил преступление? Ради нее! Кто воспользовался бы его плодами? Она! Так справедливо ли будет, если она не понесет свою часть наказания?
«Она меня не любит, — с горечью думал адвокат. — Она никогда меня не любила и будет только рада, что наконец-то от меня избавилась. Она обо мне ни разу не пожалеет, я ей не нужен; пустой сейф — вещь бесполезная. А Жюльетта благоразумна, она составила себе на черный день кое-какое состояние. Ни в чем не нуждаясь, она заведет другого любовника, забудет обо мне и заживет, не зная горя, а я… Бежать без нее?»
Голос рассудка твердил ему: «Глупец! Тащить за собой женщину, да еще такую красавицу, — значит привлекать к себе все взгляды, обречь бегство на неудачу, по собственной воле угодить в руки погони».
«Какая разница! — отвечала страсть. — Мы спасемся или погибнем вместе. Пускай она меня не любит, зато я ее люблю. Она мне нужна! И она поедет со мной, а если нет…»
Но как повидаться с Жюльеттой, как поговорить с ней, как ее убедить?
Идти к ней — чудовищный риск. Быть может, у нее уже засела полиция.
«Нет, — рассуждал Ноэль, — никто же не знает, что она моя любовница. Об этом станет известно дня через два-три, не раньше. К тому же писать еще опаснее».
Он подошел к фиакру, стоявшему недалеко от Обсерватории, и негромко назвал кучеру номер дома на Провансальской улице, значившего для него так много.
Откинувшись на подушках фиакра, укачиваемый мерной тряской, Ноэль не ломал себе голову над тем, что ждет его в будущем, и даже не раздумывал, что именно скажет Жюльетте. Нет, он бессознательно перебирал в уме события, которые привели его к катастрофе: так умирающий окидывает взглядом всю драму или комедию своей жизни.
Все началось ровно месяц назад.
Разоренный, очутившись в безвыходном положении, без средств, он готов был на все, чтобы добыть денег, чтобы удержать мадам Жюльетту, как вдруг случай подсунул ему переписку графа де Коммарена — не только те письма, которые читал папаша Табаре и которые были показаны Альберу, но и те, которые были написаны графом, когда он думал, что подмена свершилась, и удостоверяли факт этой подмены со всей очевидностью.
Прочтя их, он возликовал.
Он поверил, что он законный сын графа. Вскоре мать развеяла его надежды, открыв ему правду. Ее правоту подтвердили два десятка писем мамаши Леруж, то же удостоверила сама Клодина, о том же свидетельствовал знак у него на теле.