Дело вдовы Леруж
Шрифт:
Г-н де Коммарен, не обращая более внимания на Ноэля, подошел к столу и выдвинул ящик.
— Следуя долгу, — сказал он, — мне надо было бы предать вас в руки палача. Но я стараюсь не забыть, что прихожусь вам отцом. Сядьте. Напишите признание в совершенном вами преступлении и подпишите его. Затем вы найдете в этом ящике револьвер и да простит вас бог!
И старый аристократ направился к двери, но Ноэль жестом остановил его и вытащил из кармана четырехзарядный револьвер.
— Ваше оружие не потребуется, сударь, — отчеканил он. — Как видите, я принял меры. Живым я не дамся. Но…
— Что вы хотите сказать? — сурово спросил граф.
— Должен вам сообщить, сударь, — хладнокровно продолжал адвокат, — что я не желаю кончать самоубийством. По крайней мере сейчас.
— Вот как! — с отвращением воскликнул г-н де Коммарен. — Он еще и трус!
— Нет, сударь, нет. Но я покончу с собой не раньше, чем уверюсь в том, что иного выхода у меня нет, что спастись не удастся.
— Негодяй! — вскричал граф с угрозой. — Неужели мне собственными руками…
Он бросился к столу, но Ноэль ударом ноги задвинул ящик.
— Послушайте, сударь, — отрывисто прохрипел он, — не будем тратить на пустую болтовню то немногое время, которое мне еще осталось. Я совершил преступление — это так — и не пытаюсь оправдываться. Но кто толкнул меня на него, как не вы? Теперь вы оказываете мне честь, предлагая револьвер. Благодарю, я отказываюсь от него. Увольте меня от вашего великодушия. Вам главное — избежать скандального процесса, который навлечет позор на ваше имя.
Граф хотел возразить.
— Не прерывайте меня! — властным тоном продолжал Ноэль. — Я не хочу кончать с собой. Я хочу спастись, если удастся. Помогите мне бежать, и обещаю вам, что живым я не дамся. Я прошу: помогите мне, потому что у меня нет при себе и двадцати франков. Последний мой тысячный билет истаял в тот день, когда… Словом, вы понимаете. Дома нет денег даже на похороны матери. Итак, денег!
— Ни за что.
— Тогда я сдамся властям, и вы увидите, что это будет означать для имени, которым вы так дорожите.
Граф, не помня себя от ярости, рванулся к столу за револьвером. Ноэль заступил ему дорогу.
— Не доводите до рукопашной, — холодно произнес он, — я сильнее.
Г-н де Коммарен отступил.
Упомянув о суде, о скандале, о позоре, адвокат задел больное место.
С минуту старый аристократ колебался между стремлением уберечь свое имя от бесчестья и жгучим желанием покарать убийцу. Но родовая гордость Коммаренов пересилила.
— Хорошо, — произнес он дрогнувшим голосом, в котором слышалось жгучее презрение, — покончим с недостойным спором… Чего вы хотите?
— Я уже сказал — денег. Давайте все, что у вас тут есть. Решайтесь, да поскорей.
Не далее как в субботу граф получил у банкира сумму, предназначавшуюся на обстановку дома для человека, которого он считал своим законным сыном.
— У меня здесь восемьдесят тысяч франков, — сказал он.
— Мало, — отвечал адвокат, — но что поделать, давайте. Признаюсь, я рассчитывал тысяч на пятьсот. Если мне удастся уйти, вы должны будете передать мне еще четыреста двадцать тысяч франков. Ручаетесь, что дадите их мне по первому требованию? Я найду способ их получить, не подвергаясь опасности. За это обещаю, что вы никогда больше обо мне не услышите.
Вместо ответа граф отпер маленький сейф в стене, извлек из него пачку банковских билетов и бросил их к ногам Ноэля.
В глазах адвоката сверкнула ярость, он шагнул к отцу.
— Не доводите меня до крайности, — угрожающе проговорил он. — Люди, которым, подобно мне, нечего терять, становятся опасны. Я еще могу сдаться властям.
Тем не менее он нагнулся и поднял деньги.
— Даете ли вы слово, что выдадите мне остальные? — осведомился он.
— Да.
— В таком случае я ухожу. Не бойтесь, я не отступлю от нашего уговора. Живой я не дамся. Прощайте, отец! Вы истинный виновник всего, что случилось, но вам наказание не грозит. Небо не знает справедливости. Я проклинаю вас!
Через час, войдя в кабинет г-на де Коммарена, слуги обнаружили графа на полу: он лежал, уткнувшись лицом в ковер, и почти не подавал признаков жизни.
Тем временем Ноэль вышел из особняка Коммаренов и, пошатываясь от головокружения, миновал Университетскую улицу.
Ему казалось, что мостовая ходит ходуном у него под ногами, что дома кружатся. Во рту у него было сухо, глаза щипало, желудок то и дело сжимали спазмы.
Но странное дело, в то же время он испытывал какое-то облегчение, пожалуй, даже подъем.
Теория почтенного г-на Балана подтверждалась.
Все было кончено, все пропало, все рухнуло. Отныне больше не будет тревог, бессмысленных страхов, невыносимых кошмаров, не будет ни притворства, ни борьбы. Теперь ему нечего, решительно нечего опасаться. Доиграв свою чудовищную роль, он может сбросить маску и свободно вздохнуть.
На смену неистовому возбуждению, которое помогло ему с таким цинизмом угрожать графу, пришла непреодолимая усталость. Чудовищное напряжение, в котором он находился всю последнюю неделю, внезапно исчезло. Лихорадка, обуревавшая его все эти дни, прошла, на смену ей явилась вялость, и он чувствовал настоятельную потребность в отдыхе. Он был безмерно опустошен, все на свете стало ему безразлично.
Это ощущение апатии сродни морской болезни, при которой человека ничто не трогает, у него не хватает ни сил, ни смелости о чем-либо подумать, и даже неминуемая опасность не способна вывести его из этого состояния вялого безразличия.