Дело, взорвавшее СССР
Шрифт:
Рашидов воочию мог наблюдать с какой интенсивностью нарастает сопротивление этому проекту. Если на предыдущем съезде в 1976 году его противники отмалчивались, не осмеливаясь перечить Брежневу, то теперь у них прорезались голоса и свое недовольство они высказывали в открытую, не опасаясь навлечь на себя гнев Генсека. Впрочем, тот уже особенно и не возражал, больше озабоченный состоянием своего здоровья, чем каким-то проектом о переброске части северных рек в Среднюю Азию.
Поскольку Рашидов не был слепцом и всегда отличался умением мыслить стратегически, он не мог не видеть, что советский режим стоит на пороге серьезных испытаний. И дело было не столько в экономических трудностях, сколько в идеологических. Рашидов отлично знал историю и помнил как завершили свои дни великие империи,
Советский Союз имел все предпосылки повторить судьбу этих государств, поскольку слишком много уязвимых мест появилось за последние десять лет на его некогда могучем теле. С тех пор как Брежнев согласился подписать Хельсинкские соглашения в 1975 году и особенно пакет документов из «третьей корзины» (гуманитарные проблемы) началась стремительная вестернизация советской идеологии, которая играла на руку «кремлевским глобалистам». К началу 1980-х все большая часть населения огромной страны превращалась в откровенных апологетов западного образа жизни с его культом наживы. Особенно заметно это было в центральной части России, Прибалтике, Украине и Закавказье. Менее заметно — в республиках Средней Азии, где подавляющую часть населения составляли сельские жители, которые придерживались патриархальных традиций, и которым не был присущ радикальный национализм кавказцев и прибалтов.
Именно в прибалтийских и закавказских республиках капитализация экономики сопровождалась мощнейшим всплеском национализма. Это было связано со стремлением тамошних элит контролировать ресурсы своих территорий без участия союзных органов власти. В итоге за два последних десятилетия (I960–1980) развитие товарно-денежных отношений в республиках Прибалтики и Закавказья привело к появлению полулегального слоя коммерсантов, стремившихся найти поддержку со стороны властей республик. И они эту поддержку нашли, в результате чего в этих регионах сложился альянс части партийно-хозяйственной элиты, националистически настроенной интеллигенции и нарождающегося класса предпринимателей.
Читатель вправе спросить: а разве в том же Узбекистане не было подобного? Конечно, было. Но в меньшей мере, и это не сопровождалось всплеском оголтелого национализма и сепаратизма, когда республиканские власти где исподволь, а где и в открытую настраивали жителей своих республик против Центра, называя его оккупантом (как в Прибалтике) или кровососом (как в Закавказье). В Узбекистане ничего подобного не было — тамошняя высшая элита в большинстве своем была лояльна Центру, хотя в душе, конечно, могла его и не любить.
Повторюсь, что именно Узбекистан был одним из лидеров среди союзных республик по числу проживающих там русскоязычных жителей. И это было не случайно. Как верно пишет В. Казначеев: «Русская национальная психология, пожалуй, единственная, которая не только не исключает братство народов, но и подразумевает его. Только русские со своей врожденной толерантностью смогли скрепить гигантское евразийское пространство, не дать поглотить его активной капиталистической среде, постоянно требующей захвата новых колоний, получения дешевой рабочей силы и новых рынков сбыта».
В 1939–1979 годах численность русских в СССР выросла со 100 миллионов 391,5 тысяч до 137 миллионов 397 тысяч — то есть на 37 %. В это же время в Узбекистане численность русских увеличилась с 727 тысяч 331 человека до 1 миллиона 666 тысяч — то есть на 129 %. Таким образом, рост опережал общесоюзные темпы примерно в 3 раза. Подобного никогда бы не удалось достичь, если бы в Узбекистане был распространен национализм, какой был присущ прибалтийским республикам или ряду закавказских.
Между тем трагедия среднеазиатских республик заключалась в том, что даже несмотря на свою лояльность
Но вернемся в начало 1980-х.
Нельзя сказать, что противники Рашидова как в самом Узбекистане, так и в Москве безучастно взирали на то, как он укрепляет свои позиции во власти. Так, в мае 1981 года председатель КГБ Узбекистана Левон Мелкумов, выступая на расширенной коллегии КГБ СССР поднял вопрос о коррупции в республике. Отметим, что еще летом прошлого года в Узбекистане была предпринята попытка сместить Мелкумова с его влиятельного поста (в дело был пущен компромат как против него самого, так и против его супруги), однако Андропову удалось отстоять свою креатуру. И вот уже спустя год сам Мелкумов, при содействии все того же Андропова (а не самостоятельно, как утверждает либеральная историография) начал атаку на Рашидова (проблема коррупции была всего лишь удобным поводом для этой атаки). Эту акцию поддержало не только ведомство Андропова, но и союзная Прокуратура, во главе которой стоял ставленник Андропова Александр Рекунков (с февраля 1981 года, когда из жизни ушел прежний прокурор-брежневец Роман Руденко). Устроители этой атаки уже готовы были отправить в Узбекистан «десант», для того чтобы начать там серьезную кадровую чистку. Но занесенный над Рашидовым меч в очередной раз остановил Брежнев, который, как мы помним, по-прежнему зорко следил за полем битвы на кадровом фронте. Генсек продолжал ценить руководителя Узбекистана во-первых, как своего надежного союзника, во-вторых — как толкового руководителя одной из самых крупных республик в составе СССР.
Отметим, что, несмотря на прогрессирующую старческую немощь, Брежнев вынужден был иногда все же выезжать в республики, дабы у населения и, главное, парт- и гос-элиты не сложилось мнение, что он окончательно выпустил бразды правления из своих рук. Правда, подобных выездов с каждым годом становилось все меньше. Так, в 1981 году Генсек сделал это лишь дважды: в начале мая посетил Украину (отпраздновал там День Победы), после чего направил свои стопы в Грузию, где отмечалось 60-летие установления Советской власти (вторая половина того же мая). Естественно, везде Брежнева встречали по высшему разряду, хотя грузинское гостеприимство, конечно, оказалось куда более пышным, чем украинское. Как мы помним, Эдуард Шеварднадзе вообще был непревзойденным мастером лести среди всех республиканских секретарей и умел так пустить пыль в глаза, что даже у вполне адекватных людей порой терялось ощущение реальности (чего уж говорить о престарелом и больном Брежневе). Вот и в этот раз Генсек так расчувствовался, что неоднократно пускал слезу, причем не скупую мужскую, а самую что ни на есть обильную.
Между тем, несмотря на пышно отпразднованную дату, советской власти в Грузии оставалось все меньше, а вот национализма — все больше. Как напишет много позже журналист В. Марьян: «Национализм стал в Грузии всеохватным явлением. При внешнем флере интернационализма. А в реальности приоритет одной нации над остальными стал доминировать буквально во всем. В культуре, в образовании, при приеме на работу и продвижении по службе. К примеру, к 1970-м годам в аппарате ЦК КП Грузии, где за два десятилетия до того работало немало русских, армян и представителей других национальностей, даже в машбюро их не стало. Чувство превосходства над другими стало внушаться грузинским детям с раннего детства. В передачах грузинского радио, в детских книжках их убеждали в том, что грузинская нация самая великая, самая героическая, самая красивая, самая талантливая и т. д. и т. п. В быту шовинизм стал проявляться в унизительных прозвищах инородцев…»