Демагоги, пастухи и герои
Шрифт:
Поскольку крестьянин, занятый работой на полях, не имел возможности (да и желания) упражняться в военных занятиях, а обучение стрельбе из лука и владению мечом, вкупе с наращиванием мышц, требовало многолетней практики, то получить за короткий срок большое количество профессиональных воинов не представлялось возможным.
Правда, первоначально ружья считались просто забавной новинкой, и долгое время использовались только для охоты – хотя даже в этом деле лук превосходил их во многих отношениях. К тому же, что более важно, японское военное оружие было почти ритуальным, – самым важным и почетным оружием был меч, поскольку основной формой рукопашного боя были индивидуальные поединки профессиональных бойцов. Использование же ружей считалось трусостью и бесчестием и полностью шло вразрез с кодексом самураев. Поэтому ружьё оказалось идеальным оружием для асигару – крестьянин не был обременён самурайским кодексом чести, и при этом его можно было всего за несколько дней научить стрелять из аркебузы, в той мере, насколько это вообще возможно. Это, конечно, не означает, что им всем немедленно выдали аркебузы, однако с ростом численности армий и усиления в них роли низов японского общества, огнестрельное оружие занимает важное место в военной истории.
Присутствие в армии английского короля во время Столетней войны большого количества лучников объясняется исключительно теми финансовыми проблемами, которые испытывал Эдуард III в ходе военных действий на континенте. Истратив наперёд несколько годовых бюджетов Англии и накопив крупные долги, он вынужден был использовать то, что было под рукой. Его дедушка, Эдуард Длинноногий, известный своими победами над шотландцами, использовал в основном генуэзских арбалетчиков, как и все европейские государи того времени. Однако содержание одного арбалетчика было сопоставимо с содержанием сегодня, например, какой-нибудь гаубицы. Арбалетчики, в виду того, что их место было на передней линии войск, шли в бой в стальных доспехах и с большими щитами; сам арбалет был весьма дорогостоящим устройством, а требовался он не один, а как минимум плюс один запасной; кроме того, у арбалетчика ещё могли быть один-два помощника. Всё это делало их очень дорогими, и в то же время весьма грозными. Лучники же набирались толпами из числа простонародья, защитного доспеха они не имели, а их единственным оружием была палка с привязанной к ней верёвкой, коих можно было настрогать сотню в ближайшем лесу из любой подходящей древесины.
Ещё одним неоспоримым преимуществом народного ополчения перед отрядом элитных бойцов – её управляемость. Элитный воин-профессионал – это, прежде всего, индивидуальный боец, часто не признающий никакого командования и авторитета военачальников. Каждый такой воин действует на свой страх и риск. По мере становления и возвышения элиты воинов ситуация ещё более усугублялась. Так, сражения эпохи средневековья обычно начинались с более менее слаженного удара копьями, вслед за чем бой распадался на множество поединков, и его результат зависел уже не от полководческих дарований военачальника и его тактического искусства, а, по большей части, от вооружения, численности и личных качеств сражающихся. Что касается дисциплины, то у элитных воинов её попросту не было. Рыцарям невозможно было отдавать приказы – их просили, умоляли хоть как-то держать строй, не рассыпаться по полю и следовать намеченной цели. Средневековые государи перед началом важных сражений часто строили виселицы для устрашения своих непокорных вассалов.
Воинская дисциплина присутствовала только в рыцарских орденах, являвшихся, по сути, первыми регулярными армиями средневековой Европы.
В отличие от элитных воинов-одиночек массы простонародья действуют как один человек, подчиняясь воле своего вождя. И если победа рыцаря – это, прежде всего, вопрос его личных качеств, то победа толпы – вопрос её дисциплины и личных качеств полководца. Дисциплина регулярной армии – беспрекословное подчинение, в основе которого лежит страх перед наказанием. Таким образом были организованы все массовые армии человечества – будь то римский легион, или македонская фаланга, или любая действующая армия новейшего времени. Дезертиров имели обыкновение казнить без суда и следствия, особенно в военное время: для поддержания жёсткого порядка устраивали показательные расправы, причём заодно доставалось и невиновным. Так, у римлян в случае бегства подразделения с поля боя по жребию казнили каждого десятого. У монголов, войско которых было разделено на десятки, казнили весь десяток, если из десятка бежал хотя бы один человек. Боеспособность и практическая полезность таких отрядов – будь то средневековые японские асигару или коммунальная милиция европейских государей – весьма относительна: они были эффективны на поле боя только до тех пор, пока их страх перед врагом не превосходил страх перед их собственными хозяевами.
Безраздельное господство на полях сражений тяжёлой кавалерии было обусловлено, в том числе, и отсутствием в эпоху Средневековья полноценной боеспособной пехоты. Пешее ополчение играло исключительно вспомогательную роль. В оборонительном бою его использовали в качестве живого заграждения против ударных единиц противника, во время наступления пехота обычно следовала за конницей, добивая остатки врагов и играя роль всё того же заградительного барьера в том случае, если кавалерия вынуждена была отступать.
Сельская община – основной источник пешего ополчения в эпоху раннего Средневековья, – не могла выставить на поле боя нормальной боеспособной пехоты. Нищета деревенского населения, всегда находившегося на грани голода, не давала возможности вооружиться должным образом. Ополченцы шли на войну по большей части без защитного вооружения, в лучшем случае, с деревянными щитами и кожаными шлемами, вооружённые чем попало – копьями, луками, ножами, топорами, иногда дубинами и заостренными кольями; известно, что ещё в битве при Гастингсе некоторым саксонским воинам служили оружием палки с привязанными к ним камнями.
В сражении при Линкольне, например, многочисленные валлийские пехотинцы были легко опрокинуты воинами короля Стефана. Валлийцы, по словам одного из хронистов того времени, «всего лишь предмет нашего презрения … отважные, но неопытные в обращении с оружием … подобные скотине, бегущей на охотничьи копья». В основном, это были пехотинцы в одних рубахах, без лат, с длинными копьями и круглыми деревянными щитами. Естественно, что такая пехота, даже сомкнутая в шеренги, даже имеющая опытных командиров, на поле боя могла рассматриваться лишь как пушечное мясо, в котором должен был увязнуть клин вражеской конницы. Выигрывать сражения с такими армиями было попросту невозможно.
Появление нормальной пехоты относится к более позднему периоду и связано с ростом городов, когда сельское ополчение стало заменяться коммунальной милицией, проще говоря, городским ополчением. Средневековые города, бывшие центрами торговли, имели значительные доходы в виде местных налогов, поступавших в городскую казну. За счёт этих средств они могли вооружить и отправить на войну достаточное количество полноценных бойцов. Именно коммунальная милиция, а не сельское ополчение составляла армии феодальных властителей XIII-XV веков, и она же нанесла поражение французским рыцарям в битве при Куртрэ.
Профанизация самурайской армии средневековой Японии наиболее наглядно проявилась в военной организации армий Оды Нобунаги, который предпочитал использовать на поле боя копейщиков-асигару и многочисленных мушкетёров вместо традиционных самурайских отрядов. Они, впрочем, оказались очень действенны, как мы видим, против главного соперника легендарного объединителя Японии – могущественного клана Такеда, славившегося своей непревзойдённой кавалерией. Сражения при Каванакадзима [28] утвердили в средневековом японском сознании представление о непобедимости самурайской конницы – Такеда Сингэн настолько полагался на свое тактическое мастерство и непобедимость своих всадников, что в эпоху крепостей не возвел ни одной, предпочитая встречаться с врагом в открытом бою. Битва же при Нагасино доказала возможность обратного. Противопоставив непобедимой коннице Такеды мушкетный огонь и сомкнутые копья своей пехоты, Нобунага, в конечном счете, смог одержать победу. Его манера сражаться была эффективной, но жестокой, а иногда – исключительно свирепой. Он не давал пощады никогда и никому. Его представление о победе сводилось исключительно к уничтожению врага. Время, конечно, было жестокое, но Нобунага жестокостью превзошел всех. [29] Собственно говоря, суть не в этом, а в том, насколько радикально изменилось представление о функциях и роли героя. Отправляясь на бой с драконом, Беовульф оставляет дружину ожидать в отдалении исхода схватки, намереваясь собственноручно победить чудовище:
Почел бесчестьем
кольцедаритель
вести дружину,
рать многолюдную
на огнекрылого:
единоборства
он не страшился,
не веря ни в силу,
ни в отвагу змея.
Новые Беовульфы поступают наоборот – они посылают своих воинов вперёд, с вершины холма наблюдая за ходом сражения.
Наёмники, солдаты и бюрократы. Ни золото, ни крепостные башни не являются гарантией спокойствия и безопасности. Немногочисленные поначалу представители элиты постоянно стремились окружить себя верными и преданными людьми, готовыми отстаивать их интересы даже ценой собственной жизни. При этом они не считались с теми огромными расходами, которых требовали пиры и подарки, ибо щедрость – непременный атрибут настоящего правителя.