Дёмка – камнерез владимирский
Шрифт:
Князь призадумался, перестал ходить из угла в угол, как делал всегда при плохом настроении, хлопнул в ладоши.
– Ивана Берладника, – приказал он явившемуся слуге.
Узника ввели двое стражей, вооружённых острыми бердышами на длинных древках.
– Ждите за дверью, – отмахнулся от стражей великий князь. – Ты же, Иван Ростиславович, сделай милость, приблизься.
Придерживая цепи, чтобы не гремели, Иван Берладник пересёк горницу. Не доходя трёх шагов до княжьего кресла, поклонился, тряхнул неприбранными кудрями, обнажил в улыбке белые зубы. Был князь горбонос, темнокудр, взгляд имел огненный, а улыбался, как дитя малое, сразу во всё
«Не обломала клетка соколу крылья», – зло подумал великий князь. Вслух произнёс добродушно:
– Подобру ли здравствуешь, Иван Ростиславович? Хорошо ли содержат, досыта ли поят-кормят? Нет ли жалоб каких?
Улыбка на исхудавшем лице сделалась шире.
– Спасибо на добром слове, великий князь Юрий Владимирович. Поят-кормят, видать, с твоего стола – боюсь, не сделался бы кафтан узок. Он-то, сам видишь, княжий. – Иван Ростиславович весело оглядел свой парчовый в дырьях кафтан. – А что браслеты из золота с рук поснимали – невелика потеря. Железные звончей звенят. – Князь повертел поднятыми над головой руками, будто собрался пуститься в пляс. Звенья цепей забрякали гулко.
Великий князь сочувственно вздохнул.
– Хорошо, что не унываешь. Князь и в темнице князь. Только ты птица вольная. По воле тоскуешь, должно быть.
– Тоскую, – вырвалось, словно стон. «Что ж это я, – спохватился Иван Ростиславович тут же. – Поверил петух неразумный, что лисицу разжалобил?» – Оттого моя тоска, князь Долгие Руки, что редко вижу лицо твое белое, стан твой дородный. – Иван Ростиславович расхохотался. В чёрных как угли глазах запрыгали искры.
Смолоду грузный, Юрий Владимирович к старости раздобрел и расползся. Не спасал богатырский рост и привычка держаться прямо. С каждым годом великий князь становился всё больше похожим на одного из тех идолов, что утверждали поверх курганов степные кочевники-скифы, жившие в незапамятные времена.
Глядя, как веселится узник, хохотнул и великий князь. Льдинки голубоватых глаз вспыхнули холодно.
– Веселимся мы с тобой, Иван Ростиславович, а дело потехой не подменить, не для того тебя звал.
– Для чего же ещё, если не для потехи?
– Не поверишь ты мне, должно быть, но не держу на тебя зла. Если в чём был передо мной виновен, искупил ты неволею, и удерживать тебя мимо права силком я не намерен.
Иван Берладник перестал смеяться: неужто выпустит?
– Ты не мне супротивник, – продолжал великий князь, наслаждаясь замешательством узника. – Вражда у вас с зятем, дочерним мужем Ярославом Владимировичем Галицким, с ним и судись. Наступит зима, установится санный путь – и отправляйся ты, князь Иван Ростиславович, рекомый Берладник, по первопутку в Галич. В провожатые отряжу собственных детских, коль скоро своей дружины у тебя не имеется. В этом и в конях не поскуплюсь.
Сказанное означало смертный приговор.
Двенадцать лет прошло с того дня, когда галичане попытались скинуть князя Владимирку. Ненавидели князя за самодурство и жадность. И пока он в дальних лесах развлекался охотой, бояре призвали на стол молодого его племянника, князя Ивана. Владимирка город вернул, «много людей посеча, а иных казнив казнью злою». Но Ярослав Осмомысл, сын Владимирки, не забыл про отцовский позор. Клятву он дал, унаследовав Галич, что погубит Ивана Берладника. Все на Руси знали про страшную клятву.
На одно лишь мгновение прикрыл
– Спасибо, великий князь Юрий Владимирович. Ярослава Осмомысла повидаю в охотку, а добро твоё, пока жив, не забуду.
Юрий Владимирович ударил в ладоши. В горницу вдвинулись стражи, сомкнули над узником бердыши, увели.
Но прежде чем захлопнулись за Иваном Берладником железные двери темницы, из княжьих палат вырвался слух: «Передаёт великий князь узника в руки его смертного врага». Слух потолкался по Киеву и пошёл гулять по Южной Руси, ширясь, как на воде кольца. И где бы недобрая весть ни заставала берладника – поджидал ли молодец купеческие ладьи на Дунае или грабил суда на Днестре, – каждый хватал оружие и торопился в Берлад. Во главе всё увеличивавшегося войска тысяцким встал друг и сподвижник князя из боярских сынов. Берладникам он полюбился за решительный нрав и удальство. Тысяцкий разбил берладское войско на десятки и сотни, назначил сотских, усилил заставы – сторожевые посты. Дело подвигалось к развязке. Или выйдет для князя Ивана свобода, или покатится с плеч буйная его голова.
Глава VII. ЧЕРНИГОВСКИЙ СКОРОПОСОЛЕЦ
– Стой, кто такой, откуда-куда путь держишь? – городские стражи сдвинули копья перед мордой коня.
– Свой я, – ответил всадник.
– Все свои, от одной праматери родились, да по разные стороны разбрелись. Говори: зачем пожаловал, мешок чем набил?
– В Берлад пришёл воли искать, а в мешке – лепёшки да сыр.
– Что-то тяжёлым смотрится твой мешок.
Стражи скучали. Приезжий, заросший до самых глаз клочковатой встрёпанной бородой, им не понравился. Один из стражей подошёл сбоку, стал лениво щупать мешок.
– Что напираешь, словно медведь? Орудия у меня там кузнецкие. Или Берлад не нуждается в кузнецах?
Всадник хотел повернуть коня – не в добрый час, видно, пожаловал, – но не успел. В шесть рук его стащили с седла, швырнули на землю, вытряхнули мешок. Вместе с дорожной снедью тяжело упал завёрнутый в тряпицу свёрток.
– Посмотрим, что за орудие такое? – Тряпица вмиг оказалась размотанной. – Братцы, глядите-ка, золото!
Цепляясь шишаками железных шлемов, стражи склонились над круглым солнечно-жёлтым слитком.
– Не трожь, не твоё, горбом наживал! – Проезжий сделал отчаянную попытку пробиться, хватал стражей, оттаскивал. Хоть был он и низкоросл, да сбит крепко. Только где одному с тремя справиться? Руки ему скрутили, связали за спину.
– У нас здесь нет твоего-моего, всё общее. Пойдём-ка, мил человек, в княжьи палаты. Там разберутся, что за кузнец-молодец пожаловал, много ли золота наковал.
В княжьих палатах, как называли в Берладе крытую черепицей мазанку размерами больше других, тысяцкий держал совет.
– Доподлинно стало известно, что Ярослав Осмомысл вышлет навстречу дружину. – С такими словами обратился он к сотским. – От Киева князя Ивана Ростиславовича будут сопровождать киевские вои, с полпути передадут галицким.
Тысяцкий развернул обрывок пергамента с тремя намеченными кружками, указательным пальцем упёрся в правый кружок:
– Киев. – Палец пополз влево наверх. – Галич. – Обрисовав треугольник, палец спустился вниз. – Берлад. Как мыслите, братья, с чего начинать будем?
– Не боярская дума, чтобы порты протирать по лавкам, – произнёс здоровенный краснощёкий увалень Федька Жмудь. – Из ямы князя не вызволить. Надо в пути отбить. Вот и все мысли.