Дёмка – камнерез владимирский
Шрифт:
Синие тени от облаков, проплывая над избами и землянками, задевали островерхие крыши, не спеша сползали в овраг и, выбравшись, тихо скользили по золотистым коврам полей, раскатанным до самого леса. Со стороны иссиня-зелёной клязьминской поймы тянуло лесными запахами. Река уходила в тёмные глуби мохнатых лесов, уводя за собой взгляд. До боли в груди, до обжигавших горячих слёз князь любил эту землю, прикрытую бронёй горделивых молчальников-сосен, шумливых нарядных берёз, одетых в лишайник нахмуренных елей. Он знал, что стоявшие
– Под Вышгородом в эту пору столбами кружит душная пыль. Степь до самого Киева ровнее скатерти расстилается. Глазу не за что уцепиться, один сизый ковыль. А здесь – холмы округлые, леса плавные, быстрые реки извилисты.
– Должно быть, птица, паря по поднебесью, линии обвела, – подхватил Пётр, заскучавший от долгого молчания.
Все разом заговорили, сравнивая Южную Русь с Залесьем. Леса для всех были родиной, степи – чужбиной, и сравнения выпадали для Киевщины обидные.
– Реки у нас серебряные, по лугам изумруды рассыпаны, поля в золотой оковке. А там, чуть лето наступит, злаки свернутся, серо кругом от высохшего бурьяна.
– Главное, суетно Киев живёт – пиры да веселье. Мизинный народ разорили поборами, недаром целыми семьями срываются с места и подаются сюда. В Залесье уйти – уберечься.
– Земли здесь много, лесов с диким зверем достаточно, воды с рыбой обильно. На Киевщине не так.
– Одно только и есть общее, – рассмеялся Пётр, тряхнув выбившимися из-под шапки кудрями. На суконном околышке зазвенели нашитые бляшки. Взмахом руки в переливчатом поруче молодой боярин обратил все взоры к неширокой подвижной Лыбеди. Серебристая река, определявшая внизу под склонами границу северных стен, была тёзкой речки под Киевом.
Убегая в леса от боярских поборов, от половецкого разорения, приносили люди на новые земли щепотку родной землицы и знакомые с детства, родные названия.
– Боярин Пётр в другой раз киевскую Лыбедь к месту упомянул. – Андрей Юрьевич развернул плечи в сторону Петра. Голову с надменно задранным подбородком князь всегда держал неподвижно, поворачивался всем корпусом. – Однако забыл боярин добавить, что Лыбедь под Киевом то ли помнит дела наши ратные, то ли на дне потопила. На быстрой воде не удержатся кровавые письмена. Иное дело – летопись из камней. Каменные строки волны не смоют, половодье не унесёт. Отныне слагаю я меч святого Бориса. Притупился в гибельных он усобьях. Залесские земли укреплять хочу не войной – миром. Видится мне стольный город разросшимся, ладно устроенным, изукрашенным златоверхими церквами. Не пламя пожарищ, не тучи стрел, а белые стены и разноцветные кровли отразит в быстрых водах новая Лыбедь. Конь силой гордится, хозяин – крепким подворьем. Стены возводить будем.
Грубое широкоскулое лицо, отталкивающее при вспышках гнева, сделалось привлекательным, едва заговорил князь о мире. В одушевившихся чертах проступили лучшие качества изменчивого характера: правдолюбие, доброжелательность, воля. Ни словом князь не обмолвился о заветном желании собрать вокруг нового стольного города русские земли, как в прежние времена сумел собрать земли Киев. Дерзкой была эта мысль.
Князя Юрия Долгоруким прозвали за то, что из дальнего Суздаля к Киеву руки тянул. Олег Святославович разжигал кровью усобицы. Его в Гореславича перекрестили. Меткими прозвищами народ наделял князей. И мечталось Андрею Юрьевичу, что ему дадут прозвище, как Ярославу Мудрому дали, по великим делам его.
Он обвёл загоревшимся взглядом своих сподвижников и повторил коротко, властно:
– Возводить стены будем.
Гусельники и гудошники, распевая песнь об удали князя Андрея, не забывали похвалить его деловые качества: «Как далече-далеко во чистом поле, ещё того подале – во раздолье князь Андрей свои полки составил ладно, позаботился о конях и оружье». Персидский посол отзывался о князе как о «мудром оплоте престола». «Сын Киевского властителя столько же храбр, сколько и умён, столько же расчётлив в своих намерениях, сколько и решителен в исполнении», – писал в своих донесениях французский посланник. Подобно деду, Владимиру Мономаху, Андрей Юрьевич держал все дела в разумном порядке. Решение принимал не сразу, приняв – не менял, заранее обдумывая, как приступить к делу. Произнесённое вслух слово о стенах означало, что многое к тому было уже подготовлено.
Князь Юрий Владимирович закладывал крепости: Переславль у Клюшина озера, Звенигород на Нерли, Москву на Москва-реке, Юрьев-Польский посреди открытого поля. Наблюдать за постройкой предоставлялось сыну. Лучше других Андрей Юрьевич знал, что убранство и прочность строений зависят от градников. Градники хоромы поставят, крепость-детинец [10] возведут, гридницу изукрасят резьбой. Но чтобы строение, как мудрая книга, мысль содержало и о великом с людьми беседовало, одними камнеделами и плотниками не обойтись. Разработать первоначальный план, определить облик здания и привести в дружественное согласие размеры отдельных частей мог только зодчий, познавший все хитрости строительного мастерства. В народе говорили – хитрец.
10
Детинец – укреплённая центральная часть древнерусского города.
Где, в какой земле неведомой, проживал хитрец, способный сложить из камня мечту о единстве и мире?
Андрей Юрьевич кликнул клич: «Приходить во Владимир всем рукоделам, кто может срубы рубить, стены ставить, камни теслом тесать, наиважнее всего устроителям всяких зодческих планов и хитростей». Гонцы понесли княжий клич во все ближние и дальние земли, во все окрестные государства.
Призвав казначея, Андрей Юрьевич распорядился:
– Тому, кто пожелает хоромы расширить или новую избу срубить, выдавай ссуды, как при отце делалось, да не скупись, сделай милость, беднякам со скидкой давай.
– Слушаюсь, князь Андрей Юрьевич, – согласно кивнул казначей. – Невелика ныне казна, в дороге порастрясли сундуки, народ в городах одаривая, да на святое дело не жалко.
– Градники собрались, как велел?
– В Присенной горнице дожидаются.
В просторную горницу, расположенную возле сеней, Кузьмище Киянин вошёл в разгар беседы. Староста плотницкой артели, сухонький, плешивый старик с жилистыми руками, наставительно говорил:
– Крепость строить – войну беспокоить, избу рубить – мир крепить.
Сказанное Кузьме понравилось, он записал эти слова.
– В Вышгороде, где ты проживал, князь-отец наш, – продолжал степенно старик, нимало не смущаясь беседой с князем, – лет за сто до тебя замечательные своим рукодельством плотники проживали, руби-топор, Миронег и Ждан-Никола по имени.
– Знаю, старик, в летописи читал.
– Главное, за что они в летопись-то попали? За то, что на многие годы строили, руби-топор. В плотницком деле поспешка во вред. Чтобы внукам и правнукам строение передать, для этого по всем законам рубить надобно.