Дёмка – камнерез владимирский
Шрифт:
Князь и княгиня поднялись на приступку, покрытую красным ковром, на три стороны поклонились, заняли свои места на резных табуретах с высокими спинками. По обе стороны встали старшие княжичи, одетые в одинаковые выше колен кафтаны с золотыми стоячими воротничками и петлицами на груди.
Князь подал знак. Невидимые челядинцы растворили двери. В горницу быстрым шагом вошёл прибывший из Германии зодчий. Два помощника и толмач следовали за ним. Был зодчий не молод. Шрамы морщин располосовали втянутые щёки. Тёмные до плеч волосы перевиты седыми прядями.
– У
Толмач едва успевал перекладывать быструю речь.
– Город Майнц на Рейне оказал мне честь, поручив утвердить последнее перекрытие на соборе, закладка которого произошла более полувека назад. Я сделал это. Но вот… – зодчий заговорил медленнее, хотя по-прежнему решительно и громко, – Германия услышала зов русского государя, и, отложив многие важные дела, я поспешил на далёкий север. Возвести собор от начала и до конца – мечта каждого зодчего. Киевская София строилась двадцать лет. Я берусь завершить работы всего за десять.
Брови Андрея Юрьевича сдвинулись. Не в меру отдаленным показался тот год, когда стольный Владимир получит свой храм.
– Здание, прежде всего, должно быть пригодным для пользования, – продолжал зодчий, не заметив сведённых бровей или не пожелав обратить внимания. – Однако не менее важно, чтобы наружные формы и внутренний вид заключали в себе идею.
– Какую же мысль вложишь ты во владимирский храм? – спросил Андрей Юрьевич, не разгладив бровей.
– Могущество грозного государства – вот важнейшая мысль. Я видел киевскую Софию и восхитился ею. Но ты, государь, увековечишь своё имя постройкой более грандиозной. Я возведу для тебя собор, какого не знала до сей поры Русь. Он встанет подобием мощной крепости. Его размеры превысят Софию, а цвет кирпича обольет могучие стены огненно-красным потоком. Киевская София увенчана тринадцатью куполами. Должен ли Владимир уступить Киеву? Нет. Ровно тринадцать вершин поднимет к небу новый собор, и будут они не плавными и округлыми, как софийские, а уподобятся островерхим гребням неприступного горного хребта. Я берусь сделать это. В дороге, которая длилась треть года, я и мои помощники подготовили все расчёты.
Зодчий сделал шаг в сторону. Стоявшие за его спиной юноши поклонились. В ответ Андрей Юрьевич чуть подался вперёд – шею он не сгибал. И в Стольной горнице наступило молчание.
Зодчий обвёл всех встревоженным вглядом. Собор был достоин занять главную площадь любой европейской столицы. Смел ли мечтать в своих медвежьих лесах захолустный Владимир о строении столь грандиозном? Отчего же не грянет в расписанном зале хор удивлённых и радостных голосов? Отчего медлит владимирский князь подать знак согласия?
Затянувшееся молчание сгущалось, как тишина перед грозой. Вдруг дверь во второй раз открылась, сверкнув накладными петлями. Тяжело ступая, на середину прошёл не примеченный ранее и не известный никому человек.
– Могу ли говорить, государь? – обратился он к князю.
– Говори, если с делом.
Андрея Юрьевича обрадовала возможность повременить с решением.
– Я, как и ты, зодчий, – обернулся незнакомец к германцу. – И пусть ты превосходишь меня дарованием и числом возведённых строений, истина заключена в моём храме, не в твоём.
Слова падали медленно, как тяжёлые капли, просачивающиеся сквозь каменные своды пещер.
– Истина рождается в споре, – учтиво возразил германец. – И если государь позволит, мы проведём словесный турнир.
– Спора не будет, – сказал незнакомец.
Присутствовавшие в Стольной горнице во все глаза разглядывали нового зодчего. Что за человек? Откуда взялся? Почему позволяет себе говорить столь заносчиво? Но пристальней всех глядел на зодчего Дёмка. «Какой же я дурень, – корил он себя. – Иванна всё в точности обрисовала: и волосы тёмной меди, и лицо чистое, и крепкий стан. А мне и в голову не пришло».
– Здание стольного храма должно выражать идею могущества государства, это бесспорно, – говорил тем временем незнакомец. – В чём же сила Руси, о чём мечтает измученный усобицами народ? Сила и могущество Руси – в единении всех земель.
– Спора с этим не будет, – удовлетворённо проговорил Андрей Юрьевич. – Мудрость князя – в стремлении объединить Русь.
Кузьмище Киянин приблизился к двери, приотворил, поманив кого-то рукой, и, к удивлению всех присутствовавших, в Стольную горницу вступил староста плотников Федот Руби Топор. Без всякой робости древодел направился на середину. Ребром к груди, как поднос, он прижимал широкую доску, на которой высилась бесформенная груда, прикрытая чистой холстиной.
– Два человека, летописец и плотник, подобрали меня в лесу, где я лежал, скошенный огневицей, – продолжал незнакомец. – Чудодейственным снадобьем они вернули мне жизнь, и в ответ я поделился всем, что имею: рассказал, каким должен быть храм. Плотник выстругивал дощечки и кругляши. Летописец переводил мои слова в линии. Взглянув на рисунок в тетради, я увидел, что храм был таким, каким рисую я сам. Когда же плотник собрал свои деревяшки, я поверил, что храм будет стоять. Теперь, государь, уподобь себя малой мошке.
– Удержи язык, рукодел! – рванулся вперёд Пётр Кучков. – Не то укоротит его мой кинжал. Помни, с кем говоришь.
Многое отдал бы боярин, казны золотой не пожалел, чтобы выдворить из хором незнакомца.
– Коня моего доставь к жилищу Кузьмы Киянина, – не повернув головы, небрежно бросил в ответ незнакомец.
Пётр от этих слов подался назад: «Признал. Перед князем оговорит – не сносить тогда головы».
– Образец, который я тебе покажу, государь, – продолжал незнакомец, словно не прерывалась его речь, – настолько же меньше самого храма, насколько мошка меньше, чем человек. Представь себя ростом с мошку, и ты поймёшь, как огромен храм. Его венчает единственный купол – это знак единения. Золочёный купольный шлем будет виден с самых дальних подходов, потому что встанет храм не в середине города, но бесстрашно вскинет мощные стены над самым высоким обрывом Клязьминской кручи.
Зодчий принял из рук древодела доску и сдёрнул холстину. На доске чуть качнулся, но тут же выпрямился и утвердился сбитый из белых дощечек храм. Он был простой и суровый, как куб. Он был цельный, как камень. Он казался богатырём в боевом золотом шлеме. Восторженный вздох пронёсся по горнице.
– Ты прав, мастер, – сказал германец. – Спора между нами не получилось. Ты держишь свой храм на ладони, как Ярослав Мудрый Софию, и творческая мысль, заключённая в этой модели, без спора победила мою. Я прожил долгую жизнь, смотреть из чужих рук мне не пристало, но прошу тебя, зодчий, прими на выучку моих подмастерьев. Работать юнцы будут на совесть.