Демобилизация
Шрифт:
Собственно, это была не простая стенгазета, а стационарка, ленинка, как ее когда-то называли, размером в небольшую классную доску. Заметки в этой стенгазете не наклеивались, а вставлялись в специально прорезанные пазы. Каждый столбец отделялся от другого тоненькими переборочками.
– Твоя стенгазета?
– спросил капитан.
– Нет. Не я редактор.
– Машинка, спрашиваю, твоя? Ты печатал?
– Я. А подписано - подполковник Колпиков, - усмехнулся Борис.
Он слегка привирал. Дело в том, что и печатал и писал заметку он сам. Подполковник был не шибко грамотен и часто просил
"Ну, теперь из-за этой заметки он нахлебается",- подумал лейтенант. Подполковник дей-ствительно сидел красный и смущенный. Капитан сидел красный и злой. Майор по-прежнему молчал. А полковник закурил "казбечину", предоставив капитану самому выпутываться из дурацкого положения.
– Значит, печатал?
– злорадно вскрикнул Зубихин.
– Печатал. Так? А смотри, на чем ты печатал?!
– он отшвырнул газету и показал верхнюю часть стационарки. Справа от заголовка "ЗА НАШУ СОВЕТСКУЮ РОДИНУ!" была наклеена та же газетная фотография с выступающим Маленковым и сидящим над ним врагом народа Берия.
– На этом я не печатал. Это в каретку не влезет, - с насмешкой ответил Курчев.
– Мне домой листки принес Хрусталев, я на них и печатал.
– Можете идти, лейтенант, - снова сказал полковник и поставил фанерный лист на подоконник.
– Слушаюсь.
– Борис снял очки, поднялся, козырнул и вдруг, задержавшись взглядом на газете, улыбнулся и все понял. Ему даже стало жаль этих двух незадачливых смершевцев, у которых нет других дел, как гонять за столько километров ради миллиметрового изображения их бывшего начальства.
– Товарищ полковник, разрешите обратиться. Я знаю, откуда эта газета!
– выпалил Борис.
– Сядь, - сказал старший смершевец.
– Извините. Я вижу неважно, а очки не ношу. Вот теперь без очков узнал... Она в строй-бате висела.
– Где?
– В стройбате. Я по утрам там раньше запитывался. До развода не всегда успевал, - подчеркнул Курчев специально для Колпикова.
– Вот эта фанера и заголовок, и фотография та же, - он снова улыбнулся, - все они над раздаточным окошком висели. Кто-нибудь, наверно, оттуда сюда сволок.
– Понятно. Спасибо, лейтенант, - строго сказал полковник.
– Посыльного за редактором пошли, - кивнул младшему смершевцу.
– Фу ты, - выдохнул Борис, вываливаясь в коридор.
– Посыльный, - крикнул за его спиной капитан и маленький ушастый посыльный пробе-жал мимо Курчева в радиокласс и тут же пулей вылетел обратно.
"Зря я им сказал. Теперь растрясут дурака", - подумал Борис о своем недруге Хрусталеве. Член комсомольского бюро, красавец, службист и одновременно сачок, Хрусталев выступил в конце года на собрании и, пользуясь весьма суженной армейской демократией, стал критиковать комсомольца (он так и называл "комсомольца", а не лейтенанта!) Курчева за невыполнение возложенных на него поручений. В частности, вместо того, чтобы читать личному составу лекции о международном положении, комсомолец Курчев каждую субботу, видите ли, убегает в Москву.
"Впрочем, у Хрусталева всего восемь классов. Что с него взять? Так или иначе за все ответит Колпиков. Колпиков,
– Нет у них никакого дела, - улыбнулся Борис, зябко ежась на крыльце штаба.
– Ну и времена! У особняков дела нет! Да прошлый год за такое полчасти за проволоку бы засадили.
– В прошлом году за Берию бы не тронули, - перебил себя и увидел вышагивающего вниз по улочке Ращупкина.
Это был все тот же почти двухметровый блестящий офицер, который даже в февральский четверг сиял, как на первомайском параде.
Это был молодой и удачливый мужчина, краса и гордость полка, пример и зависть всех начинающих служак зенитной части. Не только простодушная пехота, но даже огневики и кича-щиеся своей образованностью и интеллигентностью импульсники из "овощного хранилища" втайне надеялись, а вдруг и им так повезет! В мирное время в тридцать два года занимать генеральскую должность!
Но для бедного озябшего Курчева Ращупкин вовсе не сиял. То ли виной был жар, то ли вчерашняя знакомая, то ли сидящие в радиоклассе смершевцы, но Ращупкин не казался сегодня лейтенанту ни удачливым, ни счастливым.
– Старая кляча!
– подумал сквозь свою ангину Борис и равнодушно сплюнул за штабные перила.
Ращупкин спускался по своей улочке и уже подходил к офицерской столовой. Шаг у него был бодрый, почти строевой, но лейтенанту казалось, что подполковник ступает тяжело, будто идет не с горы, а в гору. И вид у комполка был только снаружи хозяйский, а по-настоящему хозяином был смершевский полковник, оккупировавший радиокласс.
Курчев стоял на крыльце - ноги не шли - и с усталым презрением наблюдал за все увеличивающимся подполковником, который, казалось, и не собирался идти в штаб, а наоборот, старался скорей миновать его, очевидно зная, что там сидит настоящий хозяин. Может быть, подполковник и прошел бы мимо, но тут из-за угла штабного барака показался подтянутый Хрусталев и лихо козырнул подполковнику. Подполковник улыбнулся, тоже подтянул руку к ушанке и остановил Хрусталева. Курчев, не слыша, о чем они там беседуют, по-прежнему брезгливо улыбался и вдруг поймал взгляд подполковника. Осмелев от жара, он не отвел злых глаз и Ращупкин принял вызов. Огромный, как кентавр, и блестящий, как фаворит скаковой трибуны, он медленно, не теряя своей грациозности, двинулся к штабному крыльцу по аккурат-но очищенной от снега дорожке. Рослый Хрусталев рядом с ним выглядел пузатой мелюзгой.
Борис небрежно козырнул командиру полка и почти безразлично сержанту. Тот прошел мимо остановившегося на крыльце подполковника и осторожно, чтоб не громыхнула, прикрыл входную дверь.
– Что, стыдно?
– спросил подполковник.
– Никак нет, - ответил лейтенант.
– Стыдно. Вижу. Думать сначала надо. А потом уже стрелять. Тогда и краснеть не придется.
– Это от температуры, - теперь уже почувствовав, что действительно весь горит, сказал Борис.
– Пойдемте. У меня продолжим, - и Ращупкин прошел мимо поспешно козырнувшего посыльного в свой кабинет.