Демобилизация
Шрифт:
Кроме того, Инга была раздосадована своей робостью. Все-таки надо было расхрабриться и снести письмо в башню. И еще (правда, это наступит не скоро, где-то возле двух или трех попо-лудни) в библиотеке появится сам доцент Сеничкин.
Эти три обстоятельства отчаянно мешали аспирантке, и глава, которая и так-то не больно клеилась, сегодня вовсе не шла. Инга уже откладывала шестую страницу (она писала на отдельных листах для пишмашинки) - и на каждой странице было не больше трех-четырех фраз, да и те были перечеркнуты и солидно вымараны.
"Брось, не мудри. Пиши, как есть, - уговаривала себя.
– Как думаешь, так и пиши. Стиль - это человек. Нечего мудрить над стилем. Строчи и все! Для чего ты села писать? Ведь для чего-то... Вот и пиши... Пиши,
"Да, ему хорошо. Он чудак. Ничего не понимает в теперешних требованиях и сочиняет, как на деревню дедушке... А если бы писал для дела, ничего бы у него не вышло", - отвечала самой себе.
"В наш век, когда все дороги ведут к коммунизму, когда сфера господства монополистичес-кого капитала все более..." - улыбнулась, вспомнив, как лейтенант вчера бубнил это за дверью сеничкинской комнаты. Она раньше знала эту фразу наизусть, потому что Алексей Васильевич подарил ей этот коллективный сборник, надписав его не на титуле, а в середине, рядом с заго-ловком статьи. Собственно, статья была написана Сеничкиным в соавторстве с другим филосо-фом, причем фамилия соавтора стояла первой (очевидно, по причине алфавитного порядка), но Инге все равно было приятно, и она пыталась догадаться, какую часть писал Алексей Василье-вич. Нравилась надпись по-английски (Инге, строгой и красивой, на суд и расправу), нравился слог статьи и даже самое начало, над которым вчера измывался лейтенант. Все-таки Алексей Васильевич умудрялся писать не очень казенно. Нет-нет, вставлял живое словцо, которое расцвечивало мертвый штамп, и фраза, непонятно как, но начинала звучать свежо и необычно. Вот, например, пустяк, но даже империалисты у него были не англоамериканские, а американо-английские. Это было и точнее и непривычнее уху. Вкус все-таки у доцента Сеничкина был - в одежде, конечно, в первую очередь, но и в слоге тоже. Лейтенанту легко смеяться. Одно дело писать реферат в никуда, а другое - в академический сборник, где чуть не десять инстанций, не считая цензуры и отдела пропаганды ЦК.
Все это так. И Сеничкин был Инге мил. Но лейтенант в мятом кителе и огромных, плохо вычищенных яловых сапогах стоял перед ней неким укором и как бы оттеснял доцента. Собственно, Алексей Васильевич сам собой оттеснялся из-за вчерашней истерики по поводу реферата кузена (так хотелось считать Инге), а на самом деле из-за своего домашнего уклада, а еще точнее - из-за своей жены Марьяны Сеничкиной, в девичестве Фирсановой.
Эта следовательница (а как сказать в женском роде?!) по особо важным преступлениям не то чтобы напугала или устрашила Ингу, но превратила Ингины отношения с доцентом из прият-ных и легких - в какие-то сложные, запутанные и теперь даже нудные. Это не такой уж глупый ход - зазвать соперницу домой. Для судейского работника - даже способ честный. Зазвать и показать: вот я, жена, а вот ты, любовница. Но ведь Инга еще не стала любовницей... Тьфу, какое неладное слово!.. Так вот, Марьяна пригласила, точнее вытащила ее вчера из библиотеки, взяла под руку, привела к ним домой и как бы сказала: вот попробуй, поборись со мной.
И вот со вчерашнего вечера все стало ясно, и от этой ясности еще тяжелей и, смешно сказать, запутанней.
И зачем, спрашивается, такой воспитанный Алеша кричал на кузена?! Такой джентльмен, комильфо, как выражался этот нудный старик Толстой, который сам-то, небось, никогда комильфо не был! Такой деликатный Алеша и вдруг раскричался, как какой-нибудь склочный сосед из-за показаний электросчетчика. Ну и хорошо. Ну и еще лучше!..
Слава Богу, что Алексей Васильевич был так галантен, предупредителен и не настойчив. Ведь ему ничего не стоило чуть-чуть, совсем слегка настоять, и они бы уже были вместе, то есть не вместе, но близки... Стоило ему только слегка заупрямиться б, и все было бы уже позади. Она бы ему отдалась, как писали в старинных романах, или переспала бы с ним днем, как говорят сейчас.
Но он был тактичен, терпелив, серьезен, как бы показывал ей, что для него она не просто
Что ж, она ему благодарна, что он не воспользовался этим нелегким для нее временем разрыва с мужем. Ведь он знает мужа, знает коротко - и по работе (напечатал свою статью у мужа в журнале), и по сборищам, выпивкам и, возможно, холостым компаниям. Все они тут друг с другом знакомы. Муж и доцент, и вот сидящий рядом неудачливый Игорь Александрович. Даже злополучная Марьяна Сеничкина прошла через эту компанию, правда, в свои еще незамужние времена. И в центре этой компании, или круга, или общества - или как там это назвать - был бывший Ингин муж Георгий Ильич Крапивников, человек, казалось бы, незнаменитый, даже неостепененный и по должности не такой уж крупный. Но он был вожак и заводила этого малого общества, хозяин квартиры, где собиралось общество, и первый любовник всех побывавших в этой квартире женщин. Его и окрестили - "феодал", намекая на средневековое право первой ночи.
Но не о муже сейчас разговор. С мужем - всё... Муж - несчастный, хотя чрезвычайно талантливый, во всяком случае, очень способный человек, промотавший и до сих пор проматывающий жизнь ради сомнительных женщин. Мужа можно только пожалеть, что Инга в общем и делала. Она спокойно разговаривала с ним по телефону и, встречая его в библиотеке или у знакомых, не шарахалась в сторону. Она даже несколько раз заходила к нему домой, правда, в обществе сидящего рядом Бороздыки. Она даже согласилась встречать с мужем Новый 54-й год, как бы на правах хозяйки, хотя они окончательно разъехались еще в сентябре. Очевидно, очередной роман Георгия Ильича был уже исчерпан, и Крапивников не нашел ничего лучшего, как пригласить свою бывшую жену, по той смешной причине, что еще не успел с ней развестись.
Что ж, Инге было все равно. В конце концов это даже справедливо. Достойное завершение неудачного года. Сойтись в феврале, расписаться в марте, разъехаться в начале осени и поставить точку 31-го декабря.
На встрече Нового года она была самой холостой женщиной - ни жена, ни знакомая, а так - разбери-пойми. Но ухаживали за ней все - и Бороздыка, и только что представленный ей Сеничкин, и еще пятеро малознакомых мужчин. Там-то она увидела впервые и Марьяну и отнеслась к ней без особого интереса, хотя та, видимо, приняла Ингу всерьез.
– Не идет?..
– оторвался от блокнота Игорь Александрович. У него был очень красивый голос, который совсем не соответствовал худому очкастому лицу и тонким усикам.
– Н-н-н...
– покачала головой Инга.
– Начните с другой точки. Попробуйте все писать совершенно наоборот. Скажем, Теккерей завидовал Диккенсу.
– Но оно так и было, - громче, чем это принято в библиотеке, сказала Инга. Бороздыка ее раздражал.
– Может быть, все-таки можно тише?!
– буркнул откуда-то сбоку недовольный старушечий голос.
– Выйдем, - шепнула аспирантка.
Все равно день был потерян. Игорь Александрович послушно встал и пошел за ней по широкому проходу. Хотя ему было за тридцать, шел он как-то по-мальчишески, вернее так, как ходят мальчишки, стараясь подражать взрослым. Обычно эта смешная походка даже умиляла Ингу, но теперь она шла по проходу впереди Бороздыки, нарочно подчеркивая, что не имеет к нему никакого отношения.
– Но вы же не напишете о его комплексе неполноценности, - нагнал Игорь Александрович ее у дверей зала.
– Причем это?
– пожала плечами, нервно распахивая дверь.
– Я просто не могу писать. Понимаете, не умею. Я - бездарна. Ясно?
– она чувствовала, что раздражена, и раздражалась еще больше.
– Не говорите глупости, - сказал Бороздыка.
– Это не глупости. Я - бездарь. Бездарь из интеллигентной семьи и потому потащилась в аспирантуру. Раньше шли в сельские учительницы, в народницы, а я безвольна, не могу без ватер-клозета и потому полезла в литературоведение.
– Чепуха. Вы не бездарны. У вас удивительный ум.