Демобилизация
Шрифт:
"Там как-то по-другому сказано, - подумала она.
– Не стихи. Сразу не запомнишь", - попробовала оправдаться.
– Офицер - молодец. Но и мне тоже что-то хотелось сказать о Теккерее, да и не только о Теккерее, а вообще обо всем, - о нашем времени и о нашей несвободе. Теккерей не так уж и верил в порядочность, то есть в извечную порядочность. Тощий Доббин - это так... слабая тень диккенсовских чудаков. Люди часто порядочны, когда им это выгодно, когда порядочными быть легче, чем подлецами. Алеша Сеничкин благороден, чист и ангел, почти как его тезка у Достоевского, а накричал
– У меня тоже были мысли о Теккерее. Пусть не главные, но были. Я его взяла не потому, что остальных викторианцев разобрали. Я знала и знаю, что не было в прозе живее женщины, чем Ребекка Шарп. Это абсолютно точно. Хотя бы потому, что я не хотела бы с ней, живой, встретиться на улице или в гостях. Как, например, вчера, - улыбнулась Инга и тут увидела подходившего к ее столу Алексея Васильевича. Он все так же был строен, тонок и изящен, хотя под его серым в мелкую клетку пиджаком был надет пуловер.
– Успешно?
– спросил он довольно громко, присаживаясь на еще не занятый стул Бороздыки. Злая старуха, три часа назад шикнувшая на Ингу и Игоря Александровича, на этот раз, оторвавшись от книги, ничего не сказала.
– Средне, - ответила Инга и стала складывать в папку полуисписанные листы и блокнот Игоря Александровича. "Вечером, - решила, - отдам ему вместе с рефератом."
– У меня тоже сегодня не клеится, - вздохнул доцент, намекая, что вчерашней встречей жены и аспирантки он совершенно выбит из колеи - и это само по себе неприятное происшествие в то же время сближает его и Ингу.
Аспирантка это поняла. Но сегодня ей не хотелось, чтобы он считал, будто у них сходные эмоции и они понимают друг друга с полуслова.
– Мне сказали, что я бездарна, - сказала идя рядом с Алексеем Васильевичем по ковровой дорожке. Она несла папку, доцент - томики Теккерея.
– Это кто, мой брутальный брат так отличается?
– спросил Сеничкин, открывая перед Ингой дверь.
– Нет. Ваш брат вполне мил. Зря на него напустились. Человек надеялся на реферат. Это для него ведь больше, чем аспирантура. Это же для него свобода. Избавление от муштры.
– Шутите. Какая там муштра. Он бездельничает больше нас с вами. Да и потом он сам туда полез. Бросьте, Инга. У мальчика не хватило нервов, а по всей вероятности, и сил. Вот он и остался в своей казарме. Экспонат ничего... Но, поверьте, никакого характера и воли.
– Все равно вы безжалостный родственник.
– Нет, не насовсем, - улыбнулась девушке на выдаче.
– Я еще вернусь. Вам куда?
– спросила Сеничкина, когда они спустились в гардероб.
– Я за вами зашел, - пожал плечами Алексей Васильевич. Улыбка не покидала его тонкого, твердого и красивого лица. Он не хотел обижаться и принимал легкое Ингино раздражение как само собой разумеющееся последствие вчерашней встречи с Марьяной. Сейчас они покинут библиотеку, оседлают где-нибудь
– Мне надо в Кремль!
– Ого!
– поддакнул доцент. Он считал, что это шутка, но поскольку смысл шутки был ему неясен, он заслонялся все той же снисходительной улыбкой.
– Долго пробудете?
– Зависит не от меня.
– Ну, я все равно подожду, - сказал Сеничкин, принимая ее пальто от гардеробщика.
Солнце на минуту пробилось сквозь быстрые кучевые облака и на внутреннем дворике библиотеки стало веселей и просторней. Инга, едва сдерживая смех, взглянула на взявшего ее под руку доцента. Доцент и выглянувшее солнце как бы подталкивали к этой распроклятой Кутафьей башне. Собственно, ей надо было не в самую башню, а в пристройку.
– Может, мне пойти с вами?
– предложил доцент, когда они пересекли Моховую улицу и подошли к Кремлю.
– Но вас ведь не просили.
– Она чувствовала, что доценту тоже не по себе, будто они идут не в Кремль, а в другое учреждение на совсем другой площади.
– Спуститесь в сквер. Я постараюсь не задерживаться.
Она поднялась на несколько ступенек и открыла дверь. Это было типичное бюро пропусков с окошечком, с сержантом внутренних войск и стоящим вдоль стены рядом откидных, как в кинотеатре, стульев. На одном из них сидел странный человек в тулупчике, не то пьяный, не то душевнобольной.
– Тогда к Вячеславу Михайловичу, - ныл человек.
– Товарища Молотова тоже нет, - равнодушно ответил сержант.
– Иди, отец.
– Ну, тогда... к этому... ну, к Микояну Анастасию Иванычу.
– Нету, нету. Все заняты, - повторил сержант.
– В окошечко, девушка, кивнул Инге, когда она достала из папки запечатанный конверт.
– Спасибо, - робко ответила аспирантка, удивляясь здешней вежливости.
– Вот, пожалуйста, - протянула в окошечко курчевское послание.
– Хорошо, передадим, - сказал сидевший за столом ниже окошечка другой сержант.
– Что-нибудь еще?
– Нет. Я не знаю, - смутилась Инга.
– Передадим, не волнуйтесь. Всего хорошего.
– Спасибо, - тупо повторила Инга и повернулась к двери.
– Тогда к товарищу Первухину... С Первухиным собственноручно знаком, не унимался душевнобольной, не припоминая имени-отчества новоявленного государственного деятеля.
"Бедный", - подумала Инга, но на просителя не обернулась и с чувством непойманной птицы выпорхнула из этой кирпичной пристройки.
Доцент стоял в сквере, на предпоследней ступеньке лестницы. С Манежной улицы была видна только его голова в большой шикарной шапке. Инга спустилась в сквер.
– Не приняли?
– Нет. Все в порядке.
Солнце опять запуталось в тучах. Стало пасмурно. Но груз был сброшен с души и Инга улыбалась, глядя на доцента.
– Куда пойдем?
– спросил Сеничкин, радуясь перемене Ингиного настроения.
– Все равно. Погуляем по скверу.
– По скверу...
– повторил он тихим эхом и оглянулся, словно искал на снегу следы автомобильных шин: не может ли тут появиться на своем "козле" Марьяна?
– Знаете, я, как все мужчины, не умею говорить о любви стоя.