Демобилизация
Шрифт:
За пустырем что-то чернело. Видимо, там начинались зги проклятые дачи нуворишей. Костеря родительницу, отчима и будущую невесту, Сеничкин с жалостным и злобным лицом плелся через пустырь, загребая снег в узкие, слегка жавшие импортные ненадеванные еще туфли. Сзади кто-то из компании уже приложился к первой бутылке. Сквозь вой ветра слышались бульканье и матерщина.
И вдруг среди ночи, темноты, ветра и снега вспыхнули фары и тут же раздался пронзительный и веселый, как крик колумбовского матроса "Земля!", оглушающий, задорный, как выхлоп пробки шампанского, голос:
–
И пустырь вдруг стал землей обетованной, на которой стоял маленький "газик" модели 63 и в распахнутой шубке навстречу аспиранту летела следователь московской прокуратуры Марьяна Фирсанова. И оторвав руки от магнитофона, отчего тот со звоном рухнул в снег, Сеничкин бросился к женщине, как к судьбе, и просунул руку под ее беличью шубку и обнял, гордый и счастливый.
– Воссоединение фронтов!
– сказал кто-то.
– Прорыв ленинградской блокады, - добавил второй, уже пьяноватый голос.
– Магнитофон побил, сука, - проворчал владелец, но и его обрадовало явление следовательши.
Как, каким чудом, дежурившая эту новогоднюю ночь в столичной прокуратуре Марьяна разыскала злополучную дачу Филипченок, так и осталось ее профессиональной тайной.
– За мной, мальчики, - скомандовала она и, держась за руку сиявшего аспиранта, повела мужчин через пустырь к новому поселку. "Газик" ехал впереди по уже проложенной им колее.
– Счастливого года, Васенька, - крикнула Марьяна шоферу и, развернувшись в начале нового поселка, дежурный "козел" помчался в Москву.
– Давно, давно пора. Ждут, ждут...
– весело приговаривал открывший калитку охранник.
На филипченковской даче царило уныние, как после обыска. Казалось, что мужчин тут уже не ждали, что они тут были и их отсюда увели.
– Алеша?
– удивленно раскрыла глаза кустодиевская барышня.
– Знакомьтесь, знакомьтесь, - не выпуская Марьяниной руки пьяным от счастья голосом кричал Сеничкин.
Это был его триумф. Вся команда видела, как Марьяна, словно декабристка, нашла его в глуши и вывела к свету и накрытому столу. Кустодиевская невеста моргала большими бараньими глазами, ничего не понимая. Всем было не до нее. Кричали:
– Ничего не потеряно, товарищи!
– Лучше поздно, чем никогда!
– Ничего не поздно! Встречаем по Гринвичу!
– С Новым годом и знакомством! Ура!
Кто рассаживался, кто ел стоя. Царила неразбериха, и невеста никак не могла включиться в этот шум и проявить себя как хозяйка.
Уныние тут же перешло в хмельной разгул, правда, без неприличия. Магнитофон, по счастью упавший в мягкий сугроб, не повредился и работал.
– Хью-хью-уй-ю!
– по-английски орал он на всю дачу. Танцевали, не выпуская из рук бокалов и рюмок. Кто-то даже умудрился отплясывать, держа тарелку. Владелец магнитофона, несколько успокоившись, танцевал с хозяйкой усадьбы. Она, осторожно отводя глаза от галантного партнера, искала любимого Лешеньку. Того нигде не было.
Впрочем, все, что происходило в гостиной, Сеничкин уже не видел и узнал из последующих пересказов. Прихватив бутылку сухого вина и бутылку петровской водки с соответствующей закуской, он
Сейчас в своем приблизительном и довольно абстрактном изложении Сеничкин опускал ненужные подробности и налегал на свою доброту и отзывчивость.
– Так что, видите, Инга, это оказалось сильнее меня. Через две недели мы расписались.
Он, понятно, не коснулся всех семейных перипетий, не обмолвился о скандале, который закатил ему отчим, почуявший нешуточную угрозу своей карьере. Мать тоже вышла из рамок и несколько раз всерьез напомнила аспиранту, что он полная свинья, что Василий Митрофанович ему душу отдал, нежил, как родного сына, а тот оказался неблагодарным пащенком. Тогда же были вспомянуты и на минуту вытащены на свет некоторые непубликующиеся детали биографии самой Ольги Витальевны и ее несчастного первого мужа, настоящего Алешкиного отца. Алексей Васильевич был напуган. Но новогодняя встреча уже состоялась. Как ни была провинциальна Светлана Филипченко, однако простить аспиранта, да еще при тихом улюлюканье подруг - она не могла. Сеничкиным оставалось признать Марьяну Фирсанову и выдать ее связь с Алешей за роковую любовь.
– Сама виновата, - сказал сын матери после примирения.
– Зачем машины не прислала?!
И тут Ольга Витальевна открылась, что от волнения перед встречей с Филипченками и их покровителями, она забыла сказать шоферу адрес Лешиного приятеля и в момент, когда все подняли бокалы, с последним ударом Спасских часов она вдруг села и охнула. Ей даже пришлось спешно вместо вина накапать зеленинских капель. Шофер же, Вадим Михайлович, несколько раз позвонив в дверь сеничкинской квартиры и не получив никакого ответа, с радостью поехал к себе домой.
6
– Вот вам вся моя история, - вздохнул Алексей Васильевич и широко открытыми глазами поглядел на молодую аспирантку.
– Постигаете?
– Вполне.
"И зачем он мне все это рассказывает? Пугает?" Инга посмотрела на свои маленькие квадратные часы. Было всего лишь четверть седьмого.
– Теперь вы все обо мне знаете, - сказал доцент.
– Принимаете меня такового?
– Я не экзаменатор, Алексей Васильевич.
– Да, конечно. Но вопрос ведь не стоит, принимать или не принимать.
– И тем более, я не Маяковский.
– Значит, боитесь моей жены?
– Бойтесь ее сами, - злобно отрезала Инга. Она чувствовала, что пьяна.
– "И плевать", - решила про себя. Ей хотелось все вокруг ломать, крушить, быть жестокой, грубой и одинокой.
– Инга, что с вами?
– оторвался от своих прекрасных воспоминаний Сеничкин.
– Сейчас пойдем, - сказал успокаивающе.
– Минуточку, - махнул официанту.
– Всего одну минуту. Вот, поглядите, - он вынул вместе с бумажником свернутые вчетверо листы писчей бумаги.
– Это я накидал что-то вроде конспекта, соображения с соответствующими цитатами.