Демократия (сборник)

Видал Гор

— Как Клей? — Ей сперва надо было пройти через положенный ритуал: как поживает тот, видел ли ты этого. Торопить ее не следовало. Он ответил, что Клей в приподнятом настроении, но она нахмурилась.

— Странно. Я видела их недавно в Лавровом доме.

Бэрден изумился. У него было такое впечатление, что она с Сэнфордами незнакома.

— Ты была там? — почти бестактно спросил он.

— Да, после обеда. Заглянула ненадолго. С друзьями. Я люблю Блэза, а уж их дом и подавно. Ма foil [64] .

64

Ей-ей! (фр.)

На

Бэрдена призводило впечатление, хотя и немножко коробило то, что она время от времени вставляла в свою речь французские фразы, которым, по ее словам, она выучилась за одно лето в Париже в школе для jeune filles [65] . Хотя Бэрден не знал ни слова по-французски, все же по некоторой интонационной вялости фраз и странным носовым звукам он мог догадаться, что произношение у нее не блестящее. Но ему импонировало ее честолюбие. Столь немногие из вашингтонских дам делали усилия чему-нибудь научиться. Они изрядно выпивали, громко смеялись, знали все сплетни, дискредитирующие сильных мира сего, — и на этом точка: деревенские бабы, живущие не в городе, а в супердеревне.

65

Девушек (фр.).

— У меня сложилось впечатление, что она…что Инид была немножко навеселе.

— Я еще помню те времена, когда женщины не пили на людях. — Бэрден отвечал слегка невпопад, хоть и знал, что эта нехорошая привычка — верный признак старости.

— Я никогда не пью. — Робко промелькнувшая улыбка свела к минимуму самодовольство ее слов.

Бэрден продолжал вспоминать вашингтонскую старину.

— До войны мы и слова такого не знали — прием с коктейлями. Приглашали на чай, и подавали чай. Конечно, в некоторых именитых домах подавали вино, и после обеда мужчины могли пить, но не женщины. Так ты говоришь, Инид была пьяна?

— Я не знаю ее достаточно хорошо, чтобы утверждать наверняка, но мне так показалось. Как видно, они с Клеем не в ладах. — Она смотрела на него проницательным взглядом, зная, что он и сам все знает.

— Не в ладах? — Прирожденная осторожность давала себя знать даже сейчас.

— До меня дошло — люди ведь любят болтать языком, — что у Клея был роман с замужней женщиной, какой-то латиноамериканкой.

— Что-то мне не верится. — Бэрден спрашивал себя, неужели Клей и в самом деле такой дурак. Ни одна женщина не стоит того, чтобы пожертвовать ради нее голосами избирателей, а уж тем более карьерой.

— Мне говорили, что уже после того, как я ушла, в Лавровом доме была жуткая сцена и Блэз ударил Инид на глазах у всех.

— Ударил? Вот уж этому я никак не поверю. — Блэз вспыльчив, но, как и он сам, без ума любит дочь. Бэрден старался не думать о Билли Торне: давление у него и без того поднялось.

— Но это было! Люди видели!

— Люди часто преувеличивают. Что сделала Инид?

— Уехала вместе с Клеем. Как все это ужасно!

— Я думаю. — Внезапно почувствовав прилив сил, он обнял ее, стал целовать в губы, в шею. Она ответила

ему с такой горячностью, что из пряди волос, прикрывавшей ее правое ухо, выпала шпилька. Каким-то сверхъестественным образом она почуяла это и поправила ее одной рукой, а другой оттолкнула от себя столик.

Бэрден вскочил на ноги, чувствуя, как неожиданно гибкими стали его мышцы. Секс омолаживает. Бернар Мак-фадден прав. У него кружилась от желания голова.

— Я не в силах ждать, — сказал он.

Внезапно ее лицо побледнело. Когда он протянул руки, чтобы обнять ее, глаза ее расширились от ужаса. Она попятилась, словно перед ней был палач.

— Что случилось, Айрин? — Его голос звучал слабо и как бы издалека. «Что случилось?» — спросил он себя, почувствовав вдруг, как лицо его оледенело и он медленно, не спеша осел на пол, потянув на себя скатерть с чашками и блюдцами. Какой-то бесконечно долгий момент он лежал на дне бездны, и ему казалось, будто волны какого-то огромного потока уносят его, что, впрочем, не лишено было приятности. Высоко над ним светлело белое лицо, сквозь шум прибоя собственной крови слышался голос:

— Скорее! Сенатор… Вызовите врача! Он в обмороке!

Чувствуя себя как нельзя более покойно и нисколько не встревоженный, Бэрден уплывал по течению. Если это смерть, вяло подумал он, то ничего страшного в ней нет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Сквозь голые зимние деревья — белое солнце. Верховая тропа густо усыпана прелыми листьями, скользкими и коварными: под ними таятся камни. Лошадь Питера вдруг оступилась и чуть не упала.

— Осторожней! — сказала Диана.

Он разозлился:

— Что «осторожней»?

— Тут повсюду камни, — робко сказала она.

— Ну и что? Мы либо сломаем себе шею, либо не сломаем.

Им попался ручей, приток Рок-Крик. Лошади осторожно ступили на мелководье. Учащенно дыша, взяв в шенкеля бока лошади, Питер ждал: вот-вот она поскользнется, упадет и череп его разлетится на куски. Но его смирный мерин не выказывал ни малейшей склонности к авантюрам. Они благополучно перебрались на тот берег; тут в рощице стояли столики для пикников, они никогда не убирались и выглядели весьма сиротливо в этот декабрьский день.

Питер облегченно вздохнул и вдруг почувствовал себя счастливым.

— Это мы хорошо придумали — отправиться на прогулку верхом.

— Я люблю кататься. Особенно по парку в это время года. Никого нет. — У Дианы недавно появилось отвращение к людским сборищам и к незнакомым людям — незаразная агарофобия, шутила она.

— Да и день такой солнечный! Где-то здесь должен быть дом твоего отца.

Она указала на серо-зеленый холм, густо поросший бурыми деревьями.

— Вон там, наверху. Отец так любит его. Он построил его сам, ты знаешь. Еще до кризиса.

— Как его здоровье? — Для Питера не существовало никаких других домов, кроме Лаврового.

— Физически он в порядке. Никаких последствий удара незаметно.

— А что не в порядке?

Она нахмурилась:

— Мир, наверное. Он от него не в восторге.

— А ты?

— А я и подавно. Но такой уж он есть, приходится в нем жить. Беда только, отец, похоже, больше не верит, что живет…

— Мне кажется, мой отец хочет выдвинуть его кандидатуру на президентских выборах в сорок четвертом году.