Демократия (сборник)

Видал Гор

Гостиная, по замыслу, хозяйки, должна была производить впечатление — изысканные boiserie [72] , китайские ширмы, но, как и сама Милисент, они имели вид несостоявшегося великолепия. Занавеси были истрепаны и поблекли; стулья расшатались и нуждались в ремонте; неизбежные портреты королевских особ в серебряных рамах потускнели.

Слуги Милисент старались вместе с ней; они даже стали похожи на нее, в том смысле, что дом представлялся им не как место, где надо прибираться, а скорее как святилище, которое надо охранять. Портрет домашнего божества висел над камином. Покойный президент был коренастым человеком с массивной челюстью,

беспокойными глазами и кудрявыми бачками. Его правление уже давно было всеми забыто, но здесь, в этой комнате, Питер ощущал девятнадцатый век, как нигде в Вашингтоне, и гадал о том, каким был город в те дни бесконечно долгих путешествий, обедов из двенадцати блюд и нескончаемых речей. Однако Милисент не давала никакого ключа к разгадке золотого века своей юности. Манеры у нее были вполне современные. Но, в конце концов, она всегда шла вровень с веком, и, если б не ее муж и явно запущенный дом, можно было бы подумать, что она навеки осталась цветущей женщиной средних лет.

72

Панели (фр.).

— Как хорошо, что вы пришли, мистер Дункан! — Она схватила Иниэса за руку с таким видом, словно он принес ей счастье. Милисент была высокого роста и унаследовала от дяди-президента массивную челюсть, но уныло-серые глаза были у нее свои.

Иниэс нервничал.

— Миссис Кархарт, ничего, что я привел с собой друга?

— Конечно, конечно. — Милисент взяла в свои руки руку Питера, но, услышав имя «Питер Сэнфорд», обняла его, к вящему изумлению Иниэса.

— Господи боже, и что только делают в армии такие дети!

— Я уже вырос, миссис Кархарт. Я больше не ребенок.

— Ох уж это время! — выкрикнула Кархарт имя своего врага. — Где Блэз? Где Фредерика?

— Они в Хоб-Саунде, — доложил Питер, — но к рождеству должны вернуться в Лавровый дом.

— У них будет новогодний прием?

— Да, конечно.

— Тогда я там буду. Это единственный раз в году, когда меня приглашают в Лавровый дом. Я для них недостаточно именита. Подумать только, он в армии! Дэниел! — позвала она своего мужа, крупного безмятежного человека с лицом в красновато-коричневых пятнах. — У нас Питер Сэнфорд и мистер Дункан, тот критик, о котором я тебе говорила, — или, может, мне следовало бы называть вас капитан?

Иниэс лишь молча покачал головой, дивясь неожиданному преображению Питера. Но не успел Иниэс накинуться на своего приятеля с расспросами и упреками, как мистер Кархарт увел Питера с собой, а Милисент начала представлять Иниэса — «знаменитого критика» — своим гостям, которые слыхом о нем не слыхивали. Но это не имело значения для Милисент: она во что бы то ни стало хотела иметь салон. Питер не имел ясного представления о том, каким должен быть настоящий салон, но почему-то считал, что наряду с блестящими рассказчиками в нем должно быть немало превосходных слушателей, достаточно образованных, чтобы оценить все намеки и нюансы в речи говорящих. Однако ему еще ни разу не довелось побывать в таком месте. В домах, куда он был вхож, говорили только о политике; все прочие темы, как правило, вызывали либо замешательство, либо скуку.

— По-моему, на чай звана твоя сестра Инид, — медленно произнес мистер Кархарт, подводя Питера к длинному, застланному кружевной скатертью столу, за которым разливали чай и кофе две пожилые служанки в серых форменных платьях. Руки их дрожали, но на стол не пролилось ни капли. Когда Милисент звала на чай, она имела в виду именно чай, и ничего другого. Спиртного не подавали, но Питер об этом не жалел; он просто задрожал от восторга, увидев вереницы тарелок с тонко нарезанными бутербродами, сандвичами с огурцом, кресс-салатом и куриным мясом, а также пирамиды шоколада с начинкой и светлого миндального печенья на потемневших от времени серебряных подносах.

Жизнь была прекрасна. Он попросил чаю, съел сандвич с цыпленком и сказал, что за последнее время редко виделся с Инид.

— Завален работой в Пентагоне, — соврал он. Сандвич был недосолен — это означало, что он приготовлен на свежем сливочном масле. Питер попробовал горячий сандвич с сыром — великолепно. Хлеб был смазан маслом и посыпан красным перцем, так что образовалась хрустящая корочка.

— И когда только кончится эта война? — вежливо спросил мистер Кархарт и, не дожидаясь ответа, исчез. Никто не знал тогда ответа на этот вопрос. До недавних пор казалось, что надоевшая всем война близится к концу; но затем Германия и Япония набрали второе дыхание. У японцев это называлось «божественным вдохновением»: камикадзе направляли свои самолеты прямо на врага и погибали при взрыве. В Европе немцы неожиданно остановили наступление союзных войск, сделав отчаянное усилие, которое получило в газетах наименование «Битва на выступе фронта». Союзники несли тяжелые потери. Питер получал письма от своих друзей из Первой армии: они писали, что дела на фронте дрянь, и хвалили его за то, что он так предусмотрительно остался в Пентагоне. Но он не чувствовал за собой вины. Он с самого начала решил остаться в живых, и пока что это ему удавалось.

Внезапно перед ним выросла Диана. Он чуть не подавился, одним глотком допил чай, пожал ей руку.

— А я и не знала, что ты бываешь у Милисент, — насмешливо сказала она.

— Меня привели. — Она показалась ему необычайно миловидной. — Где Билли?

— Понятия не имею. — Ее голос звучал резко. — Мы с ним поцапались.

— Хуже обычного?

— Куда там! Он дал показания против Эда Нилсона. Отец в бешенстве. Я тоже.

— А кто такой Эд Нилсон?

— Он собирал деньги для отца в сороковом году. Нефтепромышленник…

Питеру смутно вспомнилось, что он читал в газете о нефтепромышленнике, обвиненном в каких-то махинациях.

— Его судят в Нью-Йорке. И Билли дал против него показания. Он даже втянул в это Белый дом. После всего того, что Эд сделал для отца и для меня, это так… гнусно. Эх, выпить тут едва ли найдется. У Милисент чай так чай. — Приняв чашку от одной из служанок, она пролила половину на блюдце, выпила то, что еще оставалось, и как будто немного пришла в себя. Тем временем Питер съел маленький сандвич в виде звезды: это был язык, приправленный горчицей. Он съел еще один и спросил:

— А что ты тут делаешь?

— Хочу немножко потрясти мистера Кархарта. Для журнала.

— Все ищешь жертвователя?

Диана кивнула, и лицо ее вдруг приняло строгое выражение.

— Я либо раздобуду средства на издание журнала, либо умру оттого… что пью слишком много чая. Я уже гоняла чаи со всеми именитыми вдовами Вашингтона.

— Вдовы не тот народ, чтобы финансировать журнал социалистического направления. Это претит их натуре.

— А я им пока не открываю карты. Говорю, что «Американская мысль» будет посвящена искусству, красоте, истине.

— То есть всему тому, что они в глубине души осуждают.

— Но чем обязаны восторгаться. Ну и, конечно, что журнал будет антикоммунистический. Да мы такие и есть на самом деле. Это всегда хорошо проходит. Но только…

— Денег они не дают…

— Да, денег они не дают. Кархарт чуть ли не последняя наша надежда.

— И уж конечно, по части изыскания финансов от Билли проку мало.

— Вовсе никакого. Но он чудесный редактор. Нет, правда. Он уже собрал отличный круг авторов.