Демон движения
Шрифт:
Этот камень, зримый след жизни, которая застыла здесь, этот камень, белый свидетель событий, что прошли безвозвратно, стал целью вечерних прогулок Шатеры. Обыкновенно начальник выходил из Заклича после отправления последнего поезда около пяти часов вечера и после часа ходьбы добирался до верстового камня в Кнежове. Под сиянием заходящего солнца летом и весной, под бурой мглой в конце осени и зимней порой сидел на этом белом обломке прошлого и в глубокой задумчивости курил трубку. Космическая тоска и великая тишина полей всегда сопровождали его в этих прогулках... Когда возвращался к себе, в Заклич, было уже
Так прошел год с момента закрытия полустанка. Прогулки до Кнежова превратились в нечто насущное, во что-то, без чего невозможно жить — они стали его «второй натурой». Шатера чувствовал себя больным, когда обстоятельства складывались столь фатально, что он не мог совершить свою вечернюю прогулку.
Пока не случилось некое событие, которое, казалось, вознаградило его за сердечную верность, необычайным образом исполнив многодневные мечтания...
Это было так давно, в памятный день девятого октября.
Вечером, как обычно, около пяти, Шатера надел новый мундир, накинул на плечи недавно приобретенную шинель со значками начальника и, покрепче натянув служебную фуражку, двинулся к Кнежову. Вечер был, как всегда в это время, мрачный и унылый. В небе боролись с ветрами оло¬
– 269 -
вянные тучи — шел дождь, словно просеянный через решето, а сквозь завывания штормового ветра время от времени прорывались хриплые крики промокших ворон и галок.
Начальник шел неверным шагом, более грустный и подавленный, чем обычно. Вечер этот поднял в нем волну воспоминаний, более сильную, чем когда-либо. Ибо в этот день была годовщина закрытия станции. Он помнил, как переживал момент расставания с другом. Тогда, во время разговора, Дронь внезапно замолчал и быстро подошел к окну, словно высматривая что-то в пространстве. Через некоторое время он повернулся и, пожав ему руку на прощание, коротко, сдавленным голосом сказал:
— Будь здоров, старина. Завтра я уезжаю.
— Куда? — спросил он обеспокоенно.
— На границу, в какую-то станицу гуляйпольскую, где черт доброй ночи желает.
— Ты что, шутишь?
— Куда там. Приказ. Завтра закрывают станцию. Не нужна она больше.
И, обняв его, почти насильно вытолкнул за порог. Старый чудак боялся зарыдать в присутствии друга и защищался от самого себя.
На следующий день маленькую станцию начали разбирать... Случилось это год назад, примерно в тот же самый вечерний час... Этот миг возвращался на крыльях осеннего ветра, в шепотах увядших листьев, в мелодиях дождливых годовщин...
Шатера был уже недалеко от места, где когда-то стояла станция. В мутном сумрачном освещении уже белел, точно кость, камень... Затем, подняв глаза, задрожал. Над путями, справа от линии издали сверкал во мраке вечера световой сигнал: два большие желтых глаза.
— Что это? Неужели семафор redivivus*?
Он быстрее зашагал к знакам, но когда дошел до камня, огни внезапно погасли. С замирающим сердцем начал искать сигнальный столб. Но искал напрасно. В конце концов, его убрали еще год назад.
____________
* Вновь ожил (лam.).
– 270 -
— Так откуда же эти фонари там, вверху... Привидение, что ли?.. А может, это где-то за станцией, на той стороне? — и, миновав верстовой столб, пошел дальше, в направлении Выгнанки. Но когда через четверть часа пути он не нашел искомого объекта, то развернулся к Кнежову.
— Видать, мне это привиделось, — заключил он, направляясь к месту любимого постоя.
Но кто опишет его изумление, когда он снова увидел над собой, на высоте около шести метров, пару горящих кровавым светом знаков; сменившийся сигнал предупреждал красным светом, что путь занят.
Шатера протер глаза раз и другой, не веря себе. Видение не исчезло — там, над ним, все-таки пылали огненные фонари, подвешенные на руке невидимого семафора. Начальник сел на камень и, закурив трубку, уставился, как загипнотизированный, на предупреждающий сигнал.
Не помнил, сколько длилось это созерцание — может, час, может, два или три. Когда пришел в себя, восточный небосклон уже стал серым, и густой иней укрывал травы седым полушубком. Исчезли красные огоньки, и в пустом воздушном пространстве тянулись лишь жесткие черные провода телеграфа...
Сотрясаемый горячечным ознобом, озябший, наполовину окоченевший, но с чувством блаженства в сердце, Шатера бодрым шагом вернулся на станцию в Закличе, чтобы заступить на утреннюю службу.
С того вечера прошла неделя — семь незабываемых дней в жизни начальника — семь дней чуда — семь дней встреч лицом к лицу с неименуемым. Теперь уже каждый день зажигались для него в Кнежове таинственные сигналы, каждый день функционировал небывалый семафор. Чья-то заботливая рука появлялась в пространстве, окруженном фонарями, меняла их цвета, регулировала свет. И Шатере казалось, что на эти несколько дней вернулись прежние, добрые времена, что станция вот-вот оживет и он снова услышит там, на перроне, громкий голос приятеля:
— Направить вагоны на последний путь! Переключить третью стрелку! Перевести на тупиковую ветку!
– 271 -
Пока что там, среди извивов сумерек тихо ползли только эти два огонька, но через день, через два... могло вернуться все!..
И вот, семнадцатого октября, начальник Заклича с трепещущим сердцем приближался к памятному месту. Затаив дыхание отсчитывал пройденные километры на путевых камнях и спешил вперед, паря на крыльях желания. А когда миновал третий придорожный знак и добрался до цели, впился рысьим взглядом в пространство над собой и не спускал с него глаз. Но не увидел сигнала: пространство немо и глухо чернело траурными одеяниями осеннего мрака.
Тогда он сел на камень и стал ждать. Ждал час, два, три, досидел до полуночи и дождался рассвета: огни не зажглись. Через некоторое время, повесив голову, шатаясь, пьяными шагами направился в сторону собственной станции...
На следующий день в Закличе произошла неприятная авария. Маневровый работник Якса по собственной неосторожности попал под колеса пассажирского поезда из Выгнанки и погиб, разорванный на куски. От немилосердно переломанного тела осталась только рука, выброшенная из-под поезда на первый путь, прямо перед перроном. Тот кровавый остаток человеческого тела в рукаве служебной блузы с пятью растопыренными пальцами и с торчащими мертвенно-бледными осколками костей глубоко вонзился в память Шатеры. И хотя станционная служба поспешно удалила следы несчастного случая и засыпала свежим песком место, где лежала рука Яксы, она все еще стояла перед взором начальника Заклича, кровавая и хищная...