Демон-Хранитель
Шрифт:
— О, да, окажи аду услугу, Солидафиэль, убей обнаглевшего архангела, пытающегося стать Творцом.
Я вздрогнул от этих слов, от приказа Сатаны, ни один из которых никогда больше не выполню. Моим секундным замешательством воспользовался Гавриил, перенаправив странный кинжал в мою сторону, а ещё я услышал, как хрустнули шейные позвонки. Сатана убил учителя, а Гавриилу почти удалось приблизить оружие к моему горлу. Мои глаза поймали дрожащий взгляд Джен, в котором метался ужас и отчаяние; обессилившая, сжимающая в руках нашего сына, боящаяся крикнуть, чтобы не напугать его, бесшумно рыдающая, пока ребёнок спал в её нежных материнских объятиях.
Неожиданно я почувствовал в себе колыхание моей энергии: странное, слишком светлое для демона,
Светлое, слишком мощное. Мать. Её серебряные волосы и нежная улыбка.
Это почувствовали и Сатана и Гавриил. Оба, будучи до этого противоборствующими силами, сейчас объединились и навалились на меня, с ужасом смотря на моё лицо. А я улыбался. И тут же почувствовал непоколебимую уверенность и твёрдость невероятную.
Чёрное, темнее ночи, сильнее бездны. Отец. Его глаза цвета арктического льда, две светлые луны.
Паззл сложился: их энергии переплелись во мне сейчас, вытолкнув мою — серую, мрачную как камень, наружу… Зимний ветер… Древесно-эвкалиптовый запах… Я чувствовал их руки у себя на плечах… Они всё время были во мне, я не мог ощущать их, пока ситуация не стала слишком патовой, а сейчас всё лучшее во мне от них пришло мне на помощь. Не выбирая сторону, поняв свою суть, соединив в себе мощь родителей, я стал тем, кем и должен был быть всегда — наполненным, осознавшим свою суть.
Движение мысли и Гавриил и Сатана разлетелись по разные углы комнаты. Я видел их изумлённые глаза и улыбался. Кому была равна моя сила? Чему я был равен своей мощью? Разве что только Творцу… Я понял, почему таких детей, как я, уничтожили, уничтожают и будут уничтожать. ЛегДемон-хранитель
Предисловие. Проклятие хранителя
Слишком громко, так что сотряслись вековые стены преисподней, я хлопнул дверью кабинета Сатаны и крепко сжал кулаки, чтобы не начать крушить всё кругом. Этот заносчивый, властный ублюдок решил, что он может всё, в том числе и решать мою судьбу. Он и вправду мог всё: в его власти было разрушать континенты и начинать войны…
Однако мало я служил ему верой и правдой… так он счёл меня виноватым в том, что сам не углядел творившегося действа у него под носом. Я был не просто зол, я был в слепой ярости. И куда можно сослать злого черта Солидафиэля в таком состоянии?.. Напиться вина? В бордель к шлюхам? Покончить с собой с помощью ритуального ножа?
Нет, и даже не туда, куда подумали вы… А… в роддом. Туда, где обычно рождается жалкий народец. Да, мне в насмешку, в издевательство, с головокружительным понижением, пинком под зад и снова в самое начало карьерной лестницы, в собирателя душ для огненной преисподней.
Я, великий Солидафиэль, тот, кто обучал демонов искусству обольщения и войны, вынужден был стать чёртом на левом плече у мерзкого, вонючего человечишки, чтобы постоянными шёпотом, уговорами и соблазном ввергнуть в ад его бессмертную душу. Немыслимо, неслыханно! Безобразие! Несмотря на бесконечно долгую и кристально чистую, верную службу Сатане и крепкую, преданную дружбу с ним… Вот оно — расположение великих!..
Горечь и сожаление снедали меня, те «друзья», которые всегда приходят на место гневу и ярости. Осталось только пожалеть самого себя. Но я не знал ни жалости, ни снисхождения ни к себе, ни к другим. Вечное пребывание в нестерпимо жарком аду, немыслимые страдания обречённых на вечные муки людских душ сделало меня чёрствым, грубым и бесчувственным. Но что толку продолжать стоять под дверью злого и мстительного хозяина, как воспитанному и верному псу, выпрашивая милость, как обглоданную кость, всё ещё надеясь, что хозяин простит, передумает, обласкает и снова пустит на порог? Я стал быстрым и уверенным шагом отдаляться от того места, где думал, что у меня есть семья — семья, которую заменил мне ближайший круг так легко расставшегося со мной хозяина мрачных подземелий.
Что ж… теперь надо думать о своей предстоящей работе. Работе на веки вечные…
Я представлял себе сцены насилия: как склоню бедную душу ко греху, как ввергну в пучину чревоугодия в любом его проявлении и безудержному блуду, заставлю содрогаться в экстазе от собственного превосходства и тщеславия, поклонения себе, как высшему существу, а потом — разверну всё так, что человечишка увидит всю бездну своего низкого и безобразного падения. Как же он будет несчастен, как пойдёт каяться и как там служители культа, а не истинные последователи Бога, отмахнутся от него по привычке, сонно выслушав исповедь, совершив обряд, но не таинство. Душа чувствует такие вещи, и это не принесёт ей облегчения. Она будет пребывать в таком жёстком и мрачном осуждении самой себя, что ей не останется ничего, кроме как сделать отчаянный шаг. И вуаля! Она — моя, в моих руках, понимающая, что попалась, что ей уже не отвертеться, поздно просить прощения, поздно каяться! О, я буду беспощаден! А сколько ещё жалких душонок попадут в мои лапы, ведь я бессмертен…
С такими мыслями я, окончательно успокоенный рассуждениями о виртуозности своего выполнения предстоящей работёнки, невозмутимо и равнодушно вышел из водоворота, но, оглядевшись, всё-таки позволил себе презрительно поморщиться. Ну, не люблю я людей, а точнее — я их ненавижу, терпеть не могу. А почему — и сам не знаю… Место, где я оказался, — родильный дом. Как правило, здесь появлялись человеческие детёныши — новые людские души. Я недовольно цокнул языком. Да, тут всё пропитано насквозь сопливой размазней их родителей, их радужными мыслями о своём будущем, будущем их чада, мечтами, страстишками на уровне блудливого подростка, тайными мыслями а-ля «что утащить сегодня с работы». Людишки бродили рядом, жизнь их «бурлила», всё это выглядело для меня болотной жижей, холодной и вязкой, буквально обволакивало меня, топило в себе, заставляя кости сжиматься под напором давления чувства любви друг к другу и благодарности Создателю. От досады и внутреннего раздражения я плюнул себе под ноги.
Рядом кто-то крякнул и икнул одновременно. Это было премерзко! Я вздохнул и, чтобы сразу не убить стоящего за спиной, чуть помедлил, прежде чем повернуться к источнику звука. Затем все-таки обернулся и увидел ангела — старого пьянчужку Джека. Выглядел тот довольно жалко: маленький, толстенький, с плешивой головой, красным носом и подслеповатыми, как у котёнка, глазами. Я не мог не закатить свои. Я даже не мог злиться на происходящее со мной, потому что ещё чуть-чуть и засмеюсь на всю округу дьявольским смехом, от которого полопаются все мензурки в лабораториях, дети зайдутся в удушающем крике, а пролетающие мимо птицы сдохнут прямо в полете, потому что всё, что происходило со мной, смахивало на какой-то фарс, комедию. Я чувствовал, что у этого фильма с моим участием не будет хорошего конца, да и плохого тоже, он будет длиться вечно. Браво, Сатана! Наказал так наказал — удружил так удружил. Даром, что самый изощрённый искуситель среди себе подобных.
Ангел пытался приветствовать меня, но, как говорится, либо пить, либо… Он сделал мах рукой, открыл было рот, но потом снова закрыл, икнул и обречённо и тяжело вздохнул. Я начинал злиться, а потом меня вдруг взяло любопытство: за какой же душой нас послали, кому не угодило это маленькое существо, что его прокляли нами уже при рождении — непросыхающим ангелом Джеком и угрюмым дьяволом Солидафиэлем? Мне очень не терпелось посмотреть на этого человечка.
Ангел и я оказались в операционной. Я равнодушно следил за рваными и немного суетливыми действиями врачей и вдруг почувствовал ладонями приятное покалывание. Это чувство мне нравилось и не нравилось одновременно, потому что я никогда его не испытывал, потому что оно пугало меня. Что со мной такое?! Из-за этого я не сразу заметил, что появился ребёнок, мать которого сейчас пытались спасти врачи.