Демон и Бродяга
Шрифт:
Ковалю показалось диким сочетание средневекового маскарада и современной улицы, но поразмышлять на эту тему он не успел, потому что троица танцовщиц приближалась, и надо было куда-то прятаться…
Он не мог понять, откуда взялась уверенность, что следует непременно укрыться, что ни в коем случае нельзя попасться этим полудиким крестьянкам в руки. Они не махали оружием и, казалось, не замечали его, но было в их ритмичном раскачивании что-то угрожающее, что-то граничащее с безумием…
Женщины приближались, а тьма за ними заколыхалась, выпустив следующую шеренгу бледных фигур. Теперь
Он попытался издать хотя бы один слабый звук, но не смог даже пошевелить языком.
Вокруг расстилался сумрак, скорее похожий не на обычную ночь, а на солнечное затмение. Артур не мог оторвать взгляда от мрачной процессии, но краем глаза ловил множество тусклых огней, возникших по сторонам. Огни плескались, будто свет доходил сквозь толщу воды, будто морось крала у света силы.
В сыром ночном воздухе нарастало заунывное пение, что-то неуловимо-знакомое, угадывались русские слова, но в целом непонятно, громче и громче, сопрано фальшивило, сбивалось на истерический визг. Ливень молотил, не переставая, одежда тянула к земле.
В душе расправляла крылья жуткая тоска.
Первыми надвигались трое, с ввалившимися глазами, с распущенными космами, насквозь промокшими под дождем, наряженные в грязные рубища до колен.
А толпа женщин уже совсем близко, и слышно шлепанье босых пяток по лужам, и деревянный стук, вроде кастаньет, и лучше бы они не пели, но они пели так, что мороз по коже…
Первая женщина прижимала к груди какой-то прямоугольный предмет – оклад? книгу? икону?.. Ее распахнувшийся в крике рот открывал беззубые десны, слюна струйкой свисала с подбородка. Слева от нее ковыляла, припадая на изъеденную язвами ногу, другая, гораздо моложе. Она бережно несла в руках что-то вроде аквариума с крышкой, и Артур, прищурившись, разглядел в стеклянном ящичке несколько зажженных свечей и что-то еще…
Но третья выглядела запущеннее прочих. Самая молодая, седая, крепкая, в сползшем с костлявых плеч балахоне, шла, сложившись, как бурлак, почти касаясь повисшими патлами асфальта. На ее оголившейся спине ходуном ходили мышцы, в разрыве ткани виднелся позвоночник, его пересекали багровые полосы… от плетки?
Два широких ремня крест-накрест, как парашютное снаряженье, обхватывали ее грудь и тянулись дальше, назад, волоча за собой… О, господи, и не ремни вовсе, а конская упряжь, а позади две толстые бабищи с раздувшимися животами впряглись в плуг, и рвался асфальт, прямо там, где двойная сплошная!
Он наблюдал, как ширится щель, а дальше, за беременными, подвывали дискантом и пританцовывали десятки полуголых теток.
Их было не три, а, наверное, в десять или в сто раз больше; перепонки уже ломило от их тоскливого воя на трех нотах. Они надвигались сплошной белесой лавиной, как селевой поток… Но Артур не смотрел в лица, он не мог оторвать взгляд от того, что несли вслед за беременными «землепашцами», точнее – уже не несли, а волокли по асфальту, вцепившись множеством жилистых, совсем не женских рук.
Голый подросток. Его сын.
Его держали за лодыжки и за кисти рук, лицо было невозможно разглядеть, голова его запрокинулась, ударялась о землю, о куски асфальта, летящие от лезвия сохи. На теле мальчишки не осталось живого места, ноги, живот и грудь превратились в сплошную рану. Из локтя левой, вывихнутой в плече руки торчал обломок кости, на бедрах и в паху кожа висела лоскутами, а с гениталий и затылка капало прямо в дымящуюся, свежую борозду…
Артур почувствовал подступающую тошноту и сквозь отвращение успел еще раз удивиться, как это может во сне тошнить; и тут ближайшая молодуха, со свечками в аквариуме, не прерывая воя, уставилась ему в глаза и оскалилась вдруг, как лошадь, вывернув обе губы, обнажив коричневые пеньки зубов…
– Нет! Не надо больше, хватит, хватит! – схватился за голову Коваль. – Я и так все это знаю.
– Что ты знаешь? – удивился кентавр.
– Я знаю, что мой сын ни на что не годен.
– Ты снова нечестен с нами, – опечалился Кощей.
– Да отвык я говорить правду, – повинился Артур. – На моей работе разве правду говорят? Я знаю, что мой сын… в случае, если понадобится… не сможет управлять страной.
– Уже лучше, – хлопнул в ладоши старик. – Вишь, раз себя отпустил малехо, можно и в настоящий ад прыгнуть.
35
ЛЮБИМЫЙ АД
…Пол в прихожей больше не радовал блеском паркета. Вместо теплого дерева подошвы ощущали шершавую поверхность гранита. Грубо притертые квадратные плиты, между которыми шелушились жилки раствора, покрывали всю поверхность пола от входной двери президентских покоев до ванной, а у поворота в малую столовую, где раньше начинался плотно приклеенный гобелен, теперь стелилось нечто абсолютно незнакомое. Какие-то золоченые кисти, бахрома, а дальше – золото на глубокой синеве, роскошный и совершенно невозможный в своей вакхической роскоши ковер.
…Спокойно, главное – не паниковать. Недаром Клопомор предупреждал, что их розыгрыши добрыми не назовешь. Черти, я ведь просто просил показать кусочек преисподней…
Артур не решился приближаться к синему ковру. Вместо этого он повернулся и зашагал назад по коридору. Только пройдя десяток шагов, он обнаружил, что коридор не кончается. Напротив, он удлинялся с каждым шагом, а пол приобрел явный уклон вниз. Изящный журнальный столик, стоявший в тупичке, обернулся мелким коричневым пятнышком. Ковалю казалось, что он смотрит в жерло бесконечного прямоугольного короба.
С потолком тоже творилось что-то неладное. Во всяком случае, высота его заметно перевалила за три метра. Китайская ваза, настоящая работа какого-то там мастера Фунь-Дунь-Сплюнь, стоявшая обычно возле комнаты дочерей, оказалась на месте. Но с ней тоже произошли заметные перемены, она стала заметно шире и ниже. Теряя элегантность линий, она походила теперь на гигантский ночной горшок, опутанный паутиной иероглифов.
Уклон пола все нарастал, Артур остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Двери в комнату сына больше не существовало, вместо нее, на уровне груди, торчал выпуклый стальной люк, похожий на крышку торпедного аппарата. Зато в невообразимой дали, в тупике убегающей вниз расщелины, там, где должна была находиться спальня, переливались огоньки десятков свечей и прерывисто рокотали барабаны.