Демон искушения
Шрифт:
— А с Фенечкой ты расцвела, да? — съязвила Маша. — С ним у тебя и времени свободного навалом, и денег. Да ты… Ты постарела с ним даже за эти месяцы! И одежду он тебе не покупает, хотя и обещал. И что-то я новой косметики у тебя не наблюдаю. Во всем тебе отец виноват, а Фенечка твой он…
— Ну что он?! Что?!
Лицо матери пошло красными пятнами. Руки затряслись, а губы повело вбок. Маша даже испугалась — не парализовало бы, давление у родительницы последнее время скакало без меры.
— Жлоб он, твой Федька, вот!
— Ах ты дрянь!
Трясущиеся руки матери взметнулись как-то грациозно даже,
— Вот тебе за жлоба, чей хлеб ты жрешь, мерзавка! Вот тебе за то, что мать у тебя врушка! Вот тебе за то, что мать у тебя потаскуха и папочке твоему изменяла! Вот тебе…
Она все что-то перечисляла и перечисляла, все щелкала и щелкала Машу по щекам, распаляясь все сильнее и сильнее. И останавливаться, кажется, даже и не собиралась вовсе. А Маша будто остолбенела. Ей даже больно вроде бы не было. Лицо горело, да. Но кто знает, отчего оно горело? Может, и не от пощечин материнских вовсе, а от стыда и обиды.
Как она могла ударить родную дочь из-за какого-то чужого дядьки?! Как не стыдно было поднимать на нее руку только из-за того, что Маша посмела нечаянно задеть его? А разве она была не права, обзывая дядю Федю жлобом? Да сто раз права, тысячу!
Он был жаден до безобразия. И мерзок в своей жадности настолько, что Маша уже за один стол с ним обедать садиться боялась. Почему? Да потому, что он всякий раз щурился в ее сторону, будто приценивался, и бурчал что-то про дармоедов и бездельников.
Маша прекрасно понимала, куда он клонит. Ей, видимо, надлежало помогать дяде Феде в его нелегком предпринимательстве, где он — с его слов — горбатился с утра до поздней ночи. Чем конкретно он занимался, она не знала и знать не желала. А матери сказала, что, если они начнут делать из нее поденщицу, повернется и уйдет к отцу. Она бы, конечно, и так ушла, но беда была в том, что отец ее и не звал вовсе. Сжался весь как-то, сгорбился, смирился с положением.
— Дура! — орала мать, когда Маша попыталась осторожно поделиться с ней своей жалостью. — Да его все устраивает! Нужна ты ему очень, как же! Проблемы с тобой, возись! А так пришел один и ушел — один. Да квартира свободная, всегда можно бабу на ночь привести. А станешь ты там жить, что тогда? Тогда уж постесняется. Не нужна ему, Машка, такая обуза, поверь мне. Не нужна!
Обузой быть отцу Маша не хотела. И, невзирая на свой невеликий возраст, прекрасно понимала, какими неудобствами может обернуться ее переезд к отцу. Нужно будет самой стирать на себя, что-то готовить, убирать в квартире. Она, конечно, помогала матери, но не во всем же. И вещи, которые поглаженными обнаруживались в шкафу, уж не ею были постираны и выглажены. Да и щи она самолично не варила, разогревала только. А уборку делала только в своей комнате.
Приходилось мириться и терпеть.
Но так было до утра сегодняшнего. До того момента, когда мать подняла на нее руку. И из-за кого?! Из-за Федьки своего! Который доброго слова не стоил! Машу воротило просто от рыхлого овала его лица. А кожа была такая… Такая, как рельеф на Луне, вот! Грузный, огромный, с большими лохматыми ручищами. Даже на спине у него росли волосы, и торчали пучками из-под майки в потных разводах. Копна черных кудрей, может, и могла выглядеть шикарной, мой Фенечка голову,
— Я тебе покажу жлоба, мерзавка, — уже много тише пробормотала мать, подхватила сумки и поволокла их в кухню, сильно сгорбившись. — Дармоедка… Правду Федя на тебя говорит. Давно пора к делу приставлять. Тем более что каникулы. Я все жалею ее, все жалею… Пусть, говорю, поспит в каникулы, а она все равно свет по двору скачет. И с кем?! Ладно бы путевый кто! А то с Максом-уголовником!
— Он не уголовник, — прошептала Маша сквозь слезы, прячась в своей комнате, успев подхватить телефон с тумбочки в прихожей. — Сами вы… Алле, Макс, это я!
— Что случилось?! — Он сразу почувствовал в ее голосе слезы. — Ты чего это опять ревешь с утра?! Че мамаша что-нибудь, да?
— Она меня… Она меня пощечинами, Макс… — И Маша заревела в полную силу, еле выговаривая: — Из-за Федьки своего, представляешь?! Я… Я же не виновата ни в чем! Я же… Это не я ее заставляю сумки таскать из столовой! И горбатиться потом весь день после ночной смены на него! Это не я, Макс…
— Слышь, Машка, ты это, того, давай успокаивайся.
Макс отчаянно засопел в трубку, боясь разреветься с ней на пару. Не хватало еще! Но жалость к подружке до того саднила горло, задохнуться было можно.
— Слышь, Машка! Хорош орать!
— Что мне делать, Макс?! Что делать?! Я не могу с ними больше! Я к отцу хочу! — Слезы заливали лицо, пощипывая на губах, по которым нащелкала мать. — Что мне делать?!
Макс сопел и молчал минут пять. Потом прокашлялся и заговорил:
— Маш, я тут подумал… Короче, не поеду я со своими на юг…
— Ты на юг собрался?! — ахнула Маша, перебивая друга. — А я и не знала. Ты не говорил ничего.
Представить себе теперь существование без надежного плеча рядом было невозможно. Это же совсем-совсем с ним не говорить. Мобильник ей никто не подарил. А другой связи, когда он будет очень далеко, быть не могло. С домашнего ей Максу звонить было очень дорого.
— Надолго?
— Да не поеду я! — взорвался Макс от ее непонятливости. — Некогда!
— А чем станешь заниматься?
— Для начала тебя к себе перевезу.
— Как это?
— А так! Мои все уедут если, то хата будет свободная. Вот у меня и поживешь.
— Они меня найдут!
Маша покосилась на дверь. Мать, до того момента громко звенящая банками в кухне, вдруг подозрительно притихла. Не иначе снова подслушивает.
— Не найдут, — заверил Макс. — Если дома не захочешь у меня пожить, поселю на даче.
— Я одна там боюсь, — шепнула Маша, заметив под дверью две характерные тени от материных тапок.
— А я на что? Я тебя, Машка, никогда не брошу. Согласна?
— Согласна, — она улыбнулась сквозь слезы, возблагодарив судьбу за такого верного, надежного друга, которым был Макс. — А когда твои приедут, что делать станем?
— Поглядим, посмотрим, что там будет дальше, — философски крякнул Макс.
Об этом он пока не подумал, конечно, не до того было. Первостатейной задачей было — высушить Машкины слезы. Ревет и ревет второй день, беда просто. Вчера потому, что день рождения ей мать с отчимом испоганили. Сегодня из-за того, что мать поколотила.