Демон Максвелла
Шрифт:
Охранник наблюдает за тем, как я пишу, любезно освещая фонариком блокнот.
– Тисма, я хавага, – произносит он. – Англис?
Я говорю – нет, не англичанин. Американец.
– Хорошо, – кивает он. – Мериканец.
От ветра и торжественности момента у меня пересыхает в горле. Я снимаю с плеча флягу и пью. Потом предлагаю охраннику. Он делает вежливый глоток и произносит свой комментарий относительно качества фляги.
– Мериканская армия?
– Да. Армейский резерв. – Мне ее помог выбрать приятель, бывший морской пехотинец Фрэнк Доббс, вместе с ботинками и шлемом от песчаных бурь. – Резерв армии Соединенных Штатов.
Охранник
– Египет?
– Да, – отвечаю я, повторяя его жест. – Египет.
Огни снова вспыхивают.
Мы изумленно смотрим друг на друга – усилители вновь начинают изрыгать заунывное пение, а машины снова возвращаются к своему шумному соперничеству. Когда мы с охранником разжимаем кулаки, в наших глазах стоят слезы. Мне кажется, что на фоне старых минаретов и современных небоскребов я различаю лик египетского возрождения, сочетающий в себе новую гордость и древнюю магию. Это надо запечатлеть! Я принимаюсь копаться в сумке в поисках «полароида», когда ощущаю на своем лице луч фонарика.
– Нет, – произносит он, покачивая фонариком из стороны в сторону. – Нет фото.
Я решаю, что дело в каком-нибудь религиозном табу, как это бывает у некоторых дикарей, боящихся потерять душу, или как у меня с Анни Либовиц.
– Я только сниму линию горизонта за Нилом.
– Нет фото!
– Я совершенно не собирался фотографировать тебя, – и я направляюсь прочь вдоль ограждения. – Могу снять с другого места, если ты так…
– Нет фото!
Я не спеша отрываюсь от видоискателя. Охранник кладет фонарик на ограждение, освобождая руки для карабина. И только тут я понимаю, что он боится не за свою душу, а за мост.
Я приношу извинения и убираю фотоаппарат. Он смотрит на меня с подозрением. Даже если бы мы понимали друг друга, говорить больше не о чем. Наконец, чтобы вернуться к былым отношениям, он прикладывает к губам два пальца и произносит:
– Сигрет?
Я говорю ему, что не курю. Он принимает это за ложь, полагая, что я обиделся. Что я могу сказать? Я вздыхаю, а загадка Каира плетется прочь к своему посту, где и замирает, подняв воротник и повернувшись ко мне спиной.
Несмотря на дымку, быстро светает. Ветер на мгновение утихает, и в нос ударяет резкий смрад. Я опускаю голову и вижу, что стою в луже мочи.
16 октября. Праздник Рамадан. Звонит бывший египтолог Малдун Грегор и приглашает нас к себе – сегодня после занятий он готов съездить с нами к пирамидам.
– Моментально уезжайте из этого морга! – кричит он, перекрывая шум в трубке. – Я заказал вам номера в гостинице «Мина».
Мы выкатываемся из нашей обветшалой курильни опиума в духе Редьярда Киплинга и пересекаем кипящие праздничные улицы в поисках данного нам Грегором адреса. Застенчивая девица провожает нас в пентхаус трущобного вида. Остаток дня мы проводим, попивая холодное пиво и рассматривая толпы, прогуливающиеся внизу в своих самых нарядных лохмотьях. Тени уже становятся довольно длинными, когда с кипой книг появляется Малдун Грегор. Мы не успеваем пожать друг другу руки, как он слетает вниз в поисках такси.
– Дорога к пирамидам! Нам надо успеть до наступления темноты.
И вот наконец я ее вижу в лучах пыльного заходящего солнца – сначала из окна такси, потом ближе – с разворота у гостиницы, затем сквозь финиковые пальмы, взбегающие по склону, и, наконец, передо мной предстает Великий Бог в Небесах Как Бы Его Там Ни Звали! – величайшее достижение человечества, идеальная форма, уходящая под облака, – Великая пирамида Гизы!
Представьте себе обычного туриста, приближающегося к этой достопримечательности: сначала он с облегчением высаживается из самолета, потом немного волнуется во время автобусной экскурсии по бурлящему Каиру, но за легированной сталью современной машины ощущает себя все еще достаточно защищенным. Он смеется и показывает пальцем на чудовищную панораму предместий Гизы – ослы, впряженные в сломанные «фиаты», мазанки, ютящиеся, как осиные гнезда, рядом с самыми современными кондоминиумами: «Ужасно, но следует признать, Цинтия, – не лишено живописности», – он возится с фотоаппаратом и откидывается на спинку сиденья, утомленный солнцем; и вдруг горло у него перехватывает, двери с шипением открываются, и его выбрасывают из удобной скорлупы в безжалостную утробу стоянки у подножия пирамиды.
На него с воплями набрасывается толпа голодных египтян – водители багги, погонщики верблюдов и поставщики самых лучших арабских скакунов. А гиды? Господи, да любые! Всех сортов и видов:
– Добро пожаловать, мистер, добро пожаловать! Все ли у вас хорошо?
Рукопожатие, подмигивание и заискивающе-плотоядное:
– Вам ведь нравится Каир? А Египет? А египтяне? Не правда ли, вы бы хотели взглянуть на на-стоящую мумию царя Ку-Фу? Я буду вашим гидом!
Или еще хуже – не-гиды:
– Простите, сэр, но я просто не могу видеть, как вам досаждают эти фальшивые феллахи. Поймите меня правильно: я не экскурсовод, я – охранник и работаю в департаменте древностей Каира. Идемте со мной. Я не дам этим надоедливым пиявкам испортить вам отдых. Я не экскурсовод!
Наш бедный паломник продирается сквозь толпу к ауде – широкой известняковой площадке у северного основания пирамиды – вжимается в гигантское нагромождение каменных глыб, усеянных новыми гидами и не-гидами, ухмыляющимися с видом горгулий, платит свои пиастры за билеты, позволяющие ему и его курносой жене подняться из битком набитого затхлого помещения в другой каменный покой размером с мужской клозет на автобусной станции – только еще более вонючий! – и с облегчением спуститься вниз.
– Признайся, Цин, эта штуковина очень большая, ты никогда в жизни не видела ничего больше. Жду не дождусь, когда мы сможем показать эти снимки через проектор.
Сказать «очень большая» – это значит не сказать ничего. Она невероятно большая, невообразимо большая, она настолько большая, что кажется вызовом, брошенным самому небу. Если приехать в спокойное время и подойти к ней без каких-либо провожатых, можно ощутить все величие ее размеров. По мере того как вы пересекаете известняковую площадку, огромный треугольник начинает удлиняться и сплющиваться. Основание вытягивается, наклонные боковины вырастают, а заострившиеся углы начинают обхватывать тебя с обеих сторон.