Демон Максвелла
Шрифт:
Когда победитель ощущает, что его власть достаточно подтверждена царящей тишиной, он отпускает руку Хулигана и тихо произносит:
– Вот путь… мистер Хулиган.
Хулиган не отвечает. Он абсолютно раздавлен. Дюжина зрителей внутренне улыбаются и поздравляют себя с тем, что им удалось присутствовать на завершении этой исторической дуэли. Все и так знали, чем она закончится, потому что в конечном итоге язык против мышц бессилен. Хулиган отворачивается от этой улыбающейся загадки и начинает искать пути к отступлению. Взгляд его останавливается на работающем вхолостую «мерседесе».
– А с другой стороны, что скажешь, Феликс, если мы немножко прокатимся? – Он уже открывает правую дверцу и намеревается сесть за руль. – Вокруг квартала…
– Боюсь, ничего не получится, – небрежно откликается Феликс, засунув руки в карманы и обходя машину вслед за Хулиганом. Он берет его за обнаженную руку и вытаскивает из машины, указывая длинным подбородком на смятый бампер. – Пока это не выправлено, на ней можно ездить только кругами.
– Ах ты, сучий потрох, – ворчит Хулиган, разочарованно глядя на прижатое колесо. Дебори впервые слышит, чтобы тот ругался. Более того, Хулиган обычно порицал всех за нецензурную брань, утверждая, что непристойности свидетельствуют о духовной лености. Однако в его устах это выражение не кажется Дебори свидетельством лености. Скорее оно говорит об отчаянии.
– Сучий потрох, – повторяет он и направляется прочь. Но Дольфу этого мало.
– Совершенно не обязательно… кружить… на одном месте, – он подходит к гаражу и осматривает решетку радиатора со своей безжалостной дзенской улыбкой. – Просто… нужны силы… для решения этой проблемы.
Глаза у присутствующих лезут на лоб, а Дольф тем временем берется своими маленькими пухлыми ручками за бампер, спина его напрягается, делаясь похожей на морщинистую черепашью шею, и он размеренно и неторопливо, как какое-нибудь гидравлическое устройство, специально предназначенное для этой работы, выгибает тяжелую металлическую крышку и освобождает колесо. У Хулигана отвисает челюсть, и он даже не в силах изрыгнуть проклятие. Он удаляется, бросив свой экипаж на лужайке и что-то бормоча о необходимости посетить бывшую жену.
В дальнейшем, когда они сблизились и стали соратниками по приключениям, эскападам и революции (да-да, революции, черт бы ее побрал! точно так же, как были соратниками Фидель и Че в той же самой борьбе против тирании инерции, в партизанской войне, которая ведется «в межклеточном пространстве», как это определил Берроуз), Дебори нередко становился свидетелем того, как Хулиган словно проглатывал язык или, точнее, терял дар речи после многодневных гонок и болтовни нон-стоп, от которой его танцующий ирландский голос садился, а неисчерпаемые запасы самостийного интеллекта вдруг оскудевали. Однако он больше никогда не видел его поставленным в такой тупик. Потому что у Хулигана была способность заполнять паузы набором бессмысленных цифр – «Ты приперся, когда эта малышка как раз исполняла джайв 45 77 на углу Гранта и Грин, или это был джайв 87?» – пока поток его сознания не возобновлялся и он не возвращался к утраченной нити разговора. Бессмысленные цифры для заполнения пауз. Самоочевидный трюк, который тем не менее никогда не воспринимался его слушателями как попытка замаскировать собственное несовершенство. Это было чисто звуковое оформление для поддержания ритма – рибоп в поисках утраченной колеи, которая неизменно находилась. «Главное не останавливаться, и рано или поздно выедешь на свою тему». И эта вера, переносившая его через провалы, стала исповедоваться всеми, кто его знал, и помогать им преодолевать собственные бездны. А теперь этот мост был смыт. В бесконечной бесцельной чепухе и ворохе бессмысленных цифр он был потерян навсегда. Навсегда.
Хуже того. Выяснилось, что все это было одним сплошным трюком, что у него никогда не было цели, что за всей этой страстью и шумом, большими гонками и гулянками не было ровным счетом ничего, кроме рибопа, кроме ничего не значащего шуршания крыльев насекомых в скучных местах у Элиота.
Во веки веков, аминь.
Итак, пьяный, измотанный и обезумевший от горя Дебори резко вздрагивает в своем моховом гнезде в гуще ежевичных зарослей. В темноте до него доносится скрип проволоки, издаваемый при соприкосновении колючек со скобами ограждения, когда кто-то пытается пройти там, где проход не предусмотрен. Затем следуют сдавленное ругательство, хихиканье и хруст веток. Дебори наклоняется вперед и видит, как в тени тополей, отделяющих его болото от соседского пастбища, движется луч фонарика. Сопровождаемый треском сучьев и руганью, луч, мечась из стороны в сторону, приближается к нему, выскакивает на вырубку и замирает, повиснув на ветке. Это два туриста, нагруженные мешками и пакетами, за которыми следует Сэнди с огромным игрушечным медведем. Она так громко ругается и шумит, что светловолосый опускает свою поклажу, чтобы утихомирить ее.
– Спокойнее. Ты хочешь, чтобы сюда заявился тот старый пердун со своими собаками?
– Я совершенно этого не хочу, – откликается Сэнди. – Мне и вас хватает.
Дебори изумленно смотрит сквозь заросли на то, как Сэнди, вальсируя с медведем, обходит пень, усаживает огромную игрушку на землю и опускается к ней на колени.
– Ну-ка помоги мне, – произносит она, борясь со слишком туго застегнутой пуговицей на горле, – и дай что-нибудь выпить.
Чернобородый достает из мешка полугаллоновую бутыль с вином, открывает ее и начинает пить в свете покачивающегося фонарика, не отрывая взгляда от толстухи и мишки. Затем он опускает бутыль, вынимает из другого пакета колбасу и начинает зубами сдирать с нее пластиковую обертку. Светловолосый опускается на колени рядом с Сэнди и, хихикая, начинает расстегивать ей блузку на глазах чернобородого и Дебори. Издали доносится шум поезда, проходящего через Нибо в 10.10. Колеблются тени. Лихорадочно работающие пальцы уже спускают блузку с одного плеча, когда вдруг голова Сэнди неожиданно откидывается на плечо медведя и она начинает храпеть. Светловолосый уже хохочет вовсю и играет с бретельками лифчика.
– Ты по каким кредиткам купила себе это, мамочка?
Сэнди оседает и начинает храпеть еще громче. Парень пытается пропихнуть руку ей за спину, чтобы расстегнуть застежку. Чернобородый роется в сумке Сэнди, достает из нее маленький транзистор и включает его. Потом, не переставая жевать колбасу, он прислоняется к дубу и начинает настраивать транзистор, наблюдая за тем, как его спутник борется с лифчиком спящей женщины. Не в силах более выносить это зрелище, Дебори закрывает глаза и погружается во тьму. В голове у него гудит. До него доносятся обрывки радиопрограмм, пока чернобородый не находит один из хитов Бич-Бойз. Музыка заглушает храп и посапывание Сэнди, и Дебори уже не слышит ничего, кроме мелодии, просачивающейся к нему сквозь извилистый туннель из листьев. Они уже почти смыкаются над его головой, когда вдруг до него долетает голос чернобородого.
– Что, она сказала, он делал на железной дороге? Считал?
– Шпалы, – отвечает светловолосый. – Считал шпалы между Пуэрто-Санкто и следующей деревней. Расстояние в тридцать миль. Считал железнодорожные шпалы. Его накачали наркотиками, и он пошел считать их на спор, хи-хи!
– Хулиган, – задумчиво произносит голос чернобородого. – Великий Хулиган. Скапутился из-за какого-то спора. – Кажется, он искренне опечален, и Дебори ловит себя на мысли о том, что чернобородый начинает ему нравиться. – Я даже не могу поверить в это…
– Да брось ты, братан. Он спекся. Сдох. Пойди-ка лучше сюда. Могу поспорить, это получше, чем твоя колбаса.
Дебори пытается открыть глаза, но коридор перед ним уже почти закрылся. «Ну и черт с ним, – думает он. – Кто в наше время боится темноты? Хулиган не просто городил околесицу, он считал. Мы все считаем».
И вдруг темное пространство вокруг заполняется возникающими и исчезающими лицами. Дебори наблюдает за тем, как они мелькают, и его душа наполняется теплом и любовью ко всем этим физиономиям – близким и далеким, знакомым и неизвестным, ушедшим в небытие и вечным. Привет, лица. Возвращайтесь! Возвращайтесь все! И Линдон Бейнз Джонсон с искореженным компромиссами лицом, и бесстрашный в своем крестьянском невежестве Хрущев, и пышущий здоровьем Эйзенхауэр! Сегрегатор Джеймс Дин и объединитель Тэб Хантер.
А теперь уйдите и оставьте меня.
А теперь вернитесь.
Вон Монро, Этель Уотерс, Безумная Кэт, Лу Костелло, Харпо Маркс, Эдле Стивенсон, Эрнест Хемингуэй, Герберт Гувер, Гарри Белафонте, Тимоти Лири, Рон Бойс, Джерри Ли Льюис, Ли Харви Освальд, Джоу Энлай, Людвиг Эрхард, сэр Алек Дуглас-Хоум и Мэнди Райс-Дэвис, генерал Кертис Ле Мей и Гордон Купер, Джон О'Хара и Лиз Тейлор, Эстес Кифаувер и губернатор Скрэнтон, Человек-Невидимка и Одинокая Толпа, Великий Идеалист и Развивающиеся Нации, Венгерские борцы за свободу, Эльза Максвелл, Дина Вашингтон, Жан Кокто, Уильям Эдвард Буркхардт Дюбуа, Джимми Хэтлоу, Олдос Хаксли, Эдит Пиаф, Зазу Питс, Сеймур Гласе, Большой Папа Норд, Бабушка Уиттиер, Дедушка Дебори, Красавчик Флойд, Громила Уильямс, Бойо Биэн, Микки Руни, Микки Мэнтл, Микки Макги, Микки-Маус – уйдите-вернитесь-уйдите…