Демон Максвелла
Шрифт:
– Бад, у него просто гораздо больше мышц и мяса, чем у тебя, – запальчиво замечает Дебори – ему не нравится, как швыряют его младшего брата.
– Дело не в весе, – отвечает Бадди, пытаясь отдышаться после очередного полета и снова занимая свое место перед Дольфом. – И не в мышцах…
– Дело в том… откуда человек думает, – с улыбкой поясняет Дольф. От него не исходит ни враждебности, ни агрессии, но Дебори уже хочется, чтобы они остановились. – Когда человек думает… отсюда, – и он с невероятной скоростью выбрасывает вперед свою розовую руку с одним вытянутым пальцем, которая останавливается на расстоянии четверти дюйма от глаза Бадди, – вместо того, чтобы думать оттуда, – и от бедра вылетает вторая рука, сжатая в кулак и нацеленная прямо на пряжку ремня Бадди – она замирает на еще более близком расстоянии, кисть раскрывается, как нежный цветок, и охватывает солнечное сплетение Бадди, – естественно он оказывается… несбалансированным.
Такую претенциозность Дебори не мог пропустить мимо ушей.
– А по-моему, дело не столько в поэзии, сколько в том, что Бадди легче на девяносто фунтов.
– Тогда попробуй сам, – предложил Бадди, – интересно будет посмотреть, что у тебя получится, крутой ты наш, учитывая, что он больше тебя всего фунтов на тридцать.
Но стоило ему прикоснуться к руке Ларса Дольфа, как он понял, чем было вызвано любопытство Бадди. И хотя он знал, что у стоящей перед ним округлой фигуры существует преимущество в пару дюжин фунтов, он сразу ощутил, что дело не в весе и не в скорости, – за последние три сезона участия в орегонской команде Дебори в первые же секунды раунда научился определять, насколько опережает его противник. Дольф же по сравнению с ними двигался как медведь. Зато сил у него было немерено. Дебори помнил, что когда тот одним движением руки оторвал его от пола и зашвырнул в кучку потрясенных студентов, сидевших на кушетке, он успел подумать, что это все равно что бороться с 250-фунтовым муравьем.
Точно так же, как брат, Дебори поднялся и вернулся к месту схватки, не испытывая ни чувства стыда, ни огорчения. Он брался за руку, его швыряли, и он снова возвращался, не столько движимый мужской соревновательностью, сколько удивлением и любопытством.
– Понимаешь, все дело в том, откуда ты думаешь. Начинаешь ощущать? Глаз, ищущий лотос, никогда его не увидит. Только ничего не ищущий глаз… сможет увидеть… цветущий сад. Мысленное желание… опустошает центр… и делает человека… ап! – и он снова бросает Дебори в стену, покрывающуюся все большим количеством вмятин, – разбалансированным!
Уходя тем вечером, Ларс Дольф увел с собой троих студентов – двух психологов и одного еще не определившегося с профессией члена землячества – чтобы записать их на буддистский семинар на Джексон-стрит, хотя весенний семестр в Стэнфорде заканчивался уже через две недели. Дебори и сам был настолько потрясен, что начал подумывать о переходе в новую веру, пока Ларс не сообщил, что занятия с сутрами начинаются в четыре утра и проходят шесть раз в неделю. Поэтому он решил остаться в писательском семинаре, который проводился всего три раза в неделю, начинался в три часа дня и проходил за кофе с печеньем. Но, как и у всех остальных, Ларс вызвал у него чувство глубочайшего благоговения. Таким образом, Ларс Дольф считался непререкаемым авторитетом полуострова до следующей осени, пока во двор и в жизнь Дебори не вкатил Хулиган на джипе с разбитой от немыслимых скоростей и нещадной эксплуатации коробкой передач.
Тот самый знаменитый Хулиган. Измученный джип еще не успел остановиться, а Хулиган с его постоянно меняющимся костистым ирландским лицом, небесно-голубыми глазами, обрамленными длинными ресницами, его славой и непрекращающейся болтовней уже стал кумиром стэнфордского кружка любителей бонго. По своей харизме и обаянию он ни в чем не уступал Ларсу Дольфу, к тому же не был обременен тяжеловесной восточной догмой, и находиться с ним рядом доставляло огромное удовольствие.
На самом деле у них было очень мало общего. Однако удержаться от сравнений было невозможно. Бедного Хулигана начали сравнивать с Буддийским Быком еще до того, как он узнал о его существовании. Хулиган был настолько же подвижен, насколько Дольф флегматичен, и настолько же ярок и выразителен, насколько Дольф медлителен и нетороплив. К середине семестра во всех хипповых кофейнях Пало Альто только и говорили, что о последних выходках Хулигана: о том, как он без рубашки и ботинок залез на сцену во время выступления Аллена Гинсберга, держа в одной руке фонарик, а в другой – мухобойку для охоты за невидимыми мышами: «Может, Гинси, все это и так, но лично я видел, как лучшие мыши моего поколения были уничтожены с помощью доброго старого американского либерализма, но стоит приделать этим грызунам крылья, и они взлетят. И не дайте мне помешать этому». О том, как он уговорил шерифа Сан Матео завести его седан от полицейского аккумулятора, когда тот собирался оштрафовать его за превышение скорости, и при этом настолько заморочил ему голову, что, уехав, прихватил еще и его провода. О том, как он соблазнил психиатра, присланного обезумевшей от горя, но вполне состоятельной дамой из Атертона, намеревавшейся спасти свою дочь, которая уже пять дней жила в семейном фургоне с этим маньяком, потом саму даму, когда они все вернулись в Атертон, а потом еще и сиделку, которая была нанята для охраны дочери и спасения ее от дальнейшего растления. Обычно эти рассказы о героических подвигах Хулигана сопровождались высказыванием предположений о его грядущих достижениях, которые неизбежно заканчивались встречей двух героев.
– Интересно, сумеет ли Хулиган одурачить Ларса Дольфа? То есть если они столкнутся лбами…
Дебори стал свидетелем исторической встречи. Она произошла на подъезде к дому высокого, темноволосого, похожего на привидение студента юридического факультета по имени Феликс Роммель, который утверждал, что он является внуком известного немецкого генерала. Мало кто верил его утверждениям до тех пор, пока к нему из Франкфурта не прибыл огромный контейнер, в котором, по утверждению Феликса, находился «мерседес» его деда. Ларсу Дольфу позвонили, чтобы выяснить, не хочет ли он взглянуть на этот раритет со своей родины, и он прибыл на велосипеде. На широкой лужайке перед домом Феликса была организована вечеринка с шампанским, сопровождавшая торжественное извлечение машины из контейнера и закатывание ее в гараж. Ларс внимательно осмотрел ее и улыбнулся при виде орла, по-прежнему украшавшего крышку радиатора, а также карт и свернутых донесений, которые Феликс извлек из отделения для перчаток.
– Красавица! – сообщил он окружающим.
Машина находилась в идеальном состоянии, за исключением вмятины с правой стороны бампера, который был попорчен во время перевозки. Феликсу даже удалось завести двигатель, «прикурив» от аккумулятора Дебори. Все пили шампанское во дворе под тарахтение двигателя. Феликс поинтересовался у Дольфа, не захочет ли тот прокатиться после починки бампера, и сообщил, что после сдачи экзаменов и начала собственной практики намерен обзавестись шофером. Феликс объяснил, что сам не сможет сесть за руль в течение еще девяти месяцев из-за наложенного на него штрафа, а его жена не станет водить «мерседес», поскольку она – еврейка.
– Поэтому мне понадобится водитель.
Дольф вежливо поблагодарил чету за предложение, но сказал, что предпочитает свой старый «швинн». И в это время к дому с визгом повернул «шевроле» 53-го года с грохочущим двигателем и еще более громогласным водителем за рулем. Весь покрытый потом и обнаженный до пояса Хулиган выскочил из машины еще до того, как сигнал от зажигания достиг бедного двигателя, и, не умолкая, принялся носиться вокруг, открывая дверцы своим контуженым пассажирам, знакомя всех со всеми, сообщая о последних событиях, рассказывая о поездке из города, плохом двигателе, хороших шинах, отсутствии бензина, резины, магазина, тут же извиняясь за свои манеры и суматошность, отвешивая комплименты фамильной ценности Феликса, щелкая каблуками и приветствуя птичку, украшавшую капот, а потом все начиная сначала, вновь представляя свой чумазый экипаж, называя уже всех другими именами – типичное явление Хулигана народу. И так могло бы продолжаться в течение нескольких часов вплоть до его отбытия, если бы тут Феликс не отвлек его внимание огромным косяком, извлеченным из кармана с таким видом, словно он приберегал его специально для этого случая. И пока Хулиган делал первую затяжку, Феликс взял его под локоток и подвел к маленькой цементной скамеечке, на которой в тени акации сидел Ларс Дольф в полном лотосе. Дольф безмолвно расцепил ноги и встал, чтобы пожать Хулигану руку. Тот продолжил свою болтовню, которая лилась из него столь же неудержимо, как вылетающий из ноздрей дым.
– Дольф? Дольф? Да, я как-то слышал о парне, конфисковавшем все пружинные ножи в Энсенаде или Хуаресе? – проходил под именем Ларс Дольф, или кликухой «Курносый» – спортивные комментаторы называли его Курносым Дольфом – играл в футбол, участвовал во все-каких-то играх и что-то где-то защищал, потом отказался от блестящего будущего ради медитации, что, насколько я понимаю – поправьте меня, если я не прав, – есть не что иное, как смена одного тренера и его философии на другого тренера, предлагающего новый план игры – заметьте, той же самой – одна линия защиты вместо двух – возможно, пользы от этой медитации не больше, чем от блокировки, – лично я предпочитаю мастурбацию, если речь идет о духовных ценностях…
И так далее, и так далее, в своей неподражаемой манере, пока круглое ухмыляющееся лицо и подозрительно немигающие глаза не начинают оказывать на Хулигана совершенно не виданное еще воздействие – столкнувшись с упорным молчанием Дольфа, Хулиган начинает запинаться. Его болтовня становится прерывистой, он начинает говорить медленнее и наконец, столкнувшись с той же тайной, которая потрясла Бадди и Дебори во время индейской борьбы, Хулиган умолкает. Дольф продолжает улыбаться, глядя на то, как Хулиган начинает ерзать от унижения и непривычной тишины. Никто не произносит ни слова, пока момент победы и поражения беззвучно не осознается всеми.