Демон Максвелла

Кизи Кен Элтон

– Мефто, где мофно было бы читать, пифать и фремя от фремени поддерфывать фебя барбитуратами, – добавила она сквозь зубы, стараясь не выронить таблетки.

– Поддерживать! – откликнулся он, вспомнив о ее прежнем пристрастии к барбитуратам. – Это называется иначе. – Угроза возникновения еще одного трупа наконец вывела его из апатии. – Черт бы тебя побрал, Сэнди, если у тебя снова будет передозировка…

Она примирительно подняла руку:

– Это витамины. Вот те крест! – Наконец среди вороха нижнего белья ей удалось отрыть серебряную фляжку, которую она искала. Она отвинтила крышку и закинула голову. Он уставился на ее вздувающееся горло. Она вытерла рот рукой и снова рассмеялась.

– Не бойся, бабуля, – промолвила она. – Совершенно невинные витаминчики. Даже в старые времена маленькая Сэнди не принимала столько транквилизаторов зараз. Хотя неизвестно, что нас еще ждет. Неизвестно даже, что еще может стрястись до конца года. Ты же знаешь, что этот год объявлен годом наркоманов? Так что пусть все идет как идет. – Она запихала фляжку обратно в чемодан и захлопнула его так, что со всех сторон повылезали прищемленные детали нижнего белья, напоминая вздувшуюся корочку пирога. – Ну, а где Сэнди может сделать пись-пись и избавиться от использованного «котекса»?

Он указал пальцем, и она, напевая себе что-то под нос, направилась к амбару. Псы, подошедшие к дверям автобуса, зарычали ей вслед. Дебори проследил взглядом за тем, как она нырнула под бельевую веревку и скрылась за углом. Потом до него донесся стук захлопнувшейся за ней дверцы.

Он стоял у окна с ощущением, что это далеко не все. Атмосфера была накалена до предела. Белье неподвижно висело в дымном воздухе, как куски вяленого мяса. Из куста появился навещавший свою подругу павлин с ободранным грязным хвостом, ничем не напоминавшим весеннее великолепие. Пройдя через двор, он взлетел на один из шестов, к которым крепилась бельевая веревка, и Дебори подумал, что сейчас он огласит пространство своим криком, однако этого не произошло. Он сидел, качая головой из стороны в сторону, словно измеряя витавшее в воздухе напряжение. Посмотрев некоторое время на павлина, Дебори снова задернул занавеску и вернулся к столу, без особой уверенности решив: пусть все катится как катится.

По радио «Дорзы» требовали все переиначить. Он не мог вспомнить, умер Моррисон или нет. Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что на дворе стоял 1969 год, и вся долина до самых подножий была заполнена дымом от горящей стерни, чтобы калифорнийским садоводам не приходилось выдергивать на своих лужайках ни единого сорняка.

Грандиозно.

Снова раздался стук двери, и до него донесся хруст гравия и робкий лай одной из собак. Приглушенно и интеллигентно лая, она проводила звук шагов до угла. И Дебори догадался по ее голосу, что это сука. Чистейших кровей. Ночью она тоже лаяла. В поле. Проснувшаяся Бетси подошла к лестнице и стала требовать, чтобы он спустился вниз и выяснил, что там происходит. Он никуда не пошел. Может, кто-то из догов и задушил ягненка? Хотелось бы верить. Мысль об этом вызывала приятное негодование. Как и черномазый, которому принадлежали эти белоснежные доги и который бросил их здесь на произвол судьбы. Что-то вокруг развелось слишком много бродяг. Надо будет сходить к автобусу и наподдать им по их высокородным задницам. Однако он остался сидеть за столом и лишь прибавил звук радио, чтобы заглушить шум. Потом до него долетел визг, когда Сэнди попыталась отогнать собаку к автобусу, легкий ветерок приоткрыл занавеску, и он увидел, что павлин, покачивая головой, по-прежнему сидит на шесте. Потом шаги вернулись обратно к амбару и начали подниматься по деревянной лестнице. Они быстро пересекли чердак, и в дверях без стука появилась Сэнди.

– Отличное место, Дев, – сообщила она. – Старомодно, но здорово. Сэнди уже все осмотрела. И все на своих местах: свинарник, курятник… есть где пописать, есть где…

Дебори уже чувствовал опасность, но не мог прервать ее болтовню.

– Послушай, я сдала свой авиабилет в Сиэтл и взяла напрокат машину, потому что я знала, что ты захочешь все узнать лично от Сэнди. Да нет, все нормально, можешь оставить при себе свои благодарности. Я в этом не нуждаюсь. А вот что мне надо, так это какое-нибудь местечко, чтобы написать пару-тройку писем. Серьезно, Дев, я там видела сторожку у пруда – там и бумага есть, и конверты – все, что надо. Как насчет того, чтобы Сэнди пожила там пару дней? Написала бы письма дорогой мамочке, дорогому надзирателю, дорогому бывшему и т. д. А заодно, может, она вернулась бы к своему дневнику. Я, кстати, пишу о нашей мексиканской кампании для одного рок-н-ролльного журнала. Ну так как ты к этому отнесешься?

Он попытался объяснить ей, что сторожка у пруда являлась местом для медитаций, а не каким-нибудь Кемп-Дэвидом, предназначенным для написания мемуаров. К тому же он намеревался сегодня же ее использовать. Но это вызвало у нее только смех, и она попросила его не беспокоиться.

– На сегодня я найду себе пристанище, а завтра посмотрим.

Он так и не вышел из-за стола. Продолжая болтать, Сэнди бродила по его кабинету, пока не обнаружила обувную коробку, в которой хранились остатки травы. Он не хотел курить, по крайней мере до тех пор, пока не похоронит ягненка. И когда он отрицательно покачал головой при виде протянутого косяка, она, пожав плечами, выкурила его целиком и принялась подробно объяснять, как наполнит эту коробку с верхом с помощью гешефтов, организованных ею в городе, для чего там-то и там-то ей надо будет встретиться с теми-то и теми-то и обменять то-то и то-то. Он не следил за ходом ее повествования. Его попросту плющило от ее бронебойной энергии. И даже когда она выбросила из окна дымящийся окурок на сухую траву, ему хватило сил только на то, чтобы робко заметить:

– Осторожнее с огнем около амбара.

Она только ухнула, склонившись над ним:

– Да вы что, миста Дебори, и вправду превратились в заправского фермера?! – И потопала к двери. – Ну ладно, Сэнди поехала. Тебе ничего не надо в городе? Может, новую пишущую машинку? Или приличное радио? Как ты можешь слушать хорошую музыку на каком-то японском хламе? Ты только скажи Сэнди Клаус, что тебе надо.

Она остановилась в проеме двери. Он развернулся в своем вертящемся кресле, но так и не встал и лишь уставился на ее пухлую ухмылку. Он понимал, чего она ждет. Вопроса. Но знал он и то, что лучше его не задавать. Лучше остаться без ответа, чем поощрять отношения с помощью любопытства. Но ему действительно хотелось знать, а она, ухмыляясь, ждала, и наконец пришлось задать этот вопрос:

– Он что-нибудь… э-э… сказал, Сэнди? – с трудом произнес он.

Ее черные глаза загорелись.

– Ты имеешь в виду, не произнес ли он последних слов? Не изрек ли под занавес чего-нибудь мудрого? Ну что ж, кажется, в больнице, перед тем как впасть в кому, он ненадолго пришел в себя и что-то… дай-ка вспомнить…

Она упивалась своей победой. Заданный вопрос обнажил все его отчаяние. Она широко улыбалась. Перед ней с покрасневшими глазами сидел тот самый Дебори, гуру Гунг Хо, и молил, чтобы она ему передала последние слова Умственно отсталого Святого придурка Хулигана, за которыми он мог бы укрыться от подступающего промозглого хаоса.

– Да, эта крошка хиппи сказала, что он произнес несколько слов перед тем, как скончаться на вонючем мексиканском матраце, – ответила она. – И заметь, не смешно ли? Наш дорогой Хул умер от переохлаждения и воспаления легких в той самой вшивой клинике Пуэрто-Санкто, где рожала Бигима и накладывали гипс на ногу Микки. Ты не думаешь, что это какая-то насмешка судьбы?

– Так что он сказал?

Ее глаза снова блеснули. Ухмылка заерзала среди жирных складок.

– Он сказал, если Сэнди не изменяет память, кажется, он сказал «Шестьдесят четыре тысячи девятьсот двадцать восемь». Серьезное наследство, тебе не кажется? Он назвал цифру, одну вонючую цифру. – Она снова заулюлюкала, хлопая себя руками по бедрам. – Шестьдесят четыре тысячи девятьсот двадцать восемь. Шестьдесят четыре тысячи девятьсот двадцать восемь. Фальшивая суть сгоревшего придурка – шестьдесят четыре тысячи девятьсот двадцать восемь! Ху-ху-ху-ху-ху!!

И она вышла, не закрыв за собой дверь, смеясь, спустилась по лестнице и заскрипела внизу гравием. Покалеченная машина жалобно взвыла и снова выехала на подъездную дорожку.

И вот наконец, после только что описанных событий и длительной подготовки, занявшей три дня и четыре ночи, старик Дебори выходит в поле, чтобы выполнить свой долг: в отчаянии и ужасе он бредет по целине, толкая перед собой тачку. Опустив голову, он всматривается в землю, мелькающую под его ногами, надеясь, что одноколесное средство передвижения самостоятельно доведет его до места назначения.